Георгий Марков - В поисках цезия

— Мне так плохо, что я не выдержу и одного часа работы.

Профессор выдернул руку и холодно сказал:

— Я сожалею, но до вечера все вы абсолютно необходимы! Будем работать до вечера, если бы даже нам суждено было погибнуть здесь.

Профессор говорил так категорически, что Савов отказался от дальнейших попыток уговорить его.

— Приступайте к подготовке автоклава! — распорядился Петков и вышел в соседнюю комнату.

Майор Христов, который удачно играл роль неловкого работника, слышал весь разговор между профессором и Савовым. Наблюдая за ними через замочную скважину, Христов заметил, что Савов, не вынимая, держит правую руку в кармане.

В первый момент он сказал себе: «Этот Савов нарушает элементарные правила приличия: разговаривая с профессором, держит руки в карманах!»

Потом эта рука снова привлекла его внимание, и он уже готов был биться об заклад, что Савов держит ее в кармане не случайно.

Сначала он подумал, что в кармане у Савова оружие, но потом убедился, что револьвер туда не уберется. И сколько раз Христов ни глядел на Савова, эта рука сразу же бросалась ему в глаза.

Когда разговор закончился и Савов собрался куда-то выйти, он снова подумал о его правой руке.

«Или у него в кармане вещь, от которой он хочет избавиться, или дело в чем-то другом, но так или иначе этот карман связан с какой-то тайной», — думал Христов.

И он решил действовать немедленно: войти в комнату и попросить профессора представить его научным сотрудникам.

Профессор охотно согласился. Радева дружелюбно взглянула на Христова и пожала ему руку; Николов поздоровался с ним, как с равным. Христов протянул руку Савову, но тот только кивнул головой и отошел, не вынув правой руки из кармана.

Предположение майора оправдалось.

Опыт начался. Около автоклава стояли Радева и Николов, а Христов по распоряжению профессора растирал в ступе какой-то порошок.

Вдруг в соседней комнате послышался звон разбитого стекла, шипение какой-то жидкости и оханье Савова.

Радева бросилась туда.

Савов стоял, прижав правую руку к груди, и стонал.

— Что случилось? — в тревоге спросила она.

— Обжег руку концентрированной азотной кислотой! Пойду перевяжу.

— Давай я помогу тебе! — сочувственно предложила она.

— Не надо, я сам… — с неожиданной грубостью ответил он и вышел из комнаты, продолжая охать.

Она взглянула на пол и увидела стекла разбитой бутылки и разлившуюся жидкость. Взгляд ее остановился на пробке. На этой стеклянной пробке были сделаны пометки химическим карандашом, и Елена вспомнила, что в бутылке, которая была закрыта этой пробкой, находился нормальный десятипроцентный раствор азотной кислоты. Таким раствором никак нельзя обжечься!

Она хотела сказать об этом Савову и пошла его искать. Они едва не столкнулись в дверях. Он поспешил объяснить ей:

— Ох, как я обжег руки! На правой появились волдыри… Проклятая кислота! Наверное, этот пентюх, новый работник, поставил бутыль на край стола!

Елена хотела возразить, но что-то заставило ее сдержаться.

— Случается, — промямлила она. Савов вышел из комнаты.

Елена хотела рассказать об этом профессору, но тот был очень занят и не любил, когда его отвлекали от работы.

Кроме нее, тайным свидетелем этого случая был и новый работник.

Радева решила проверить свое подозрение. Она взяла пробирку, нагнулась и начала собирать в нее остатки разлитой на полу жидкости. Не сдержавшись, она прикоснулась пальцем к кислоте. Так и есть — она не почувствовала даже легкого зуда. Это был очень слабый раствор кислоты, который использовался в лаборатории для анализов.

Когда она размышляла с пробиркой в руке, Савов увидел ее через стеклянную дверь. Христов, внимательно наблюдавший за ним, заметил, как он сжал губы.

Работа продолжалась, и до вечера в лаборатории ничего существенного не произошло. Однако только Николов и профессор работали с упоением. Радева часто отвлекалась, о чем-то Думала, смотрела по сторонам. На душе у нее было неспокойно. Ни Петков, ни Николов не замечали ее состояния, и только Савов время от времени бросал на нее подозрительные взгляды. Он старался казаться спокойным и, преодолевая сильную боль, начал работать и больной рукой, насколько позволяла повязка.

Около пяти часов, когда зашивали мешочки, профессор неожиданно, как бы в шутку, спросил: