Владимир Борисов - Побег [СИ]

Всю тяжелую работу по дому, будь то ходить за водой или же дровами, Савва старался выполнять сам, но девушка, словно верная собачонка, потешно переваливаясь перекормленной уткой, всюду сопровождала хозяйственного мужика.

— Дядя Савелий, — пристала она как-то к нему, когда он, скользя по влажной глине и шепотом матерясь, пер в горку полное ведро мутноватой воды. — А ты почему здесь живешь совсем один? Ты что ли староверец? От людей ушел? К Богу…?

…— Ага, варнак, попался… — встрял в разговор язвительный Иван Захарович, — Ну и что ты ей теперь на это ответишь, кем назовешься: баптистом или геологом?

Господин подъесаул хрипло рассмеялся и закашлялся глухим, удаляющимся кашлем.

— Нет, зоренька, — обреченно признался ей зэка, вновь хватаясь за дужку ведра. — Никакой я не баптист, да и геолог я тоже никакой… Вор я, девочка. Вор. Самый что ни на есть обыкновенный квартирный вор… А теперь к тому же и беглый…

Девушка умолкла, приотстав, расстроенно поглядывая на ссутулившегося Савелия

… — И давно ты тут прячешься, Савелий Александрович? — зэка скорее догадался, чем услышал ее, семенящую где-то позади него.

— Давно?

— Кому как, — Савва распахнул перед ней плетеную калитку.

— Кто-то, быть может, и годами в бегах прожить может счастливо, в ус не дуя, а мне эти мои восемь месяцев большим сроком показались…

…Они сидели на лавке, возле остывающей печки, не зажигая света, и молчали. О чем думала эта молодая, и надо полагать, из-за беременности ставшая такой чуткой женщина, он знать не мог, а сам, глядя на темные окна, все никак не мог решить: правильно ли он сделал, во всем ей признавшись, или нет?

— Может быть чайку, дядя Савва? — нарушила она молчанье и поднялась с лавки, подошла к накрытому деревянной крышкой запотевшему ведру…

Нагнувшись, девушка зачерпнула чайником воду и вдруг рухнула на колени и часто-часто, словно старая сука-дворняга в полуденную летнюю жару, задышала широко раскрытым ртом, а потом, отчаянно схватившись за живот, с криком упала Савелию в ноги…

— Да ты что, родная!? — засуетился тот и попытался приподнять роженицу.

— Ой, йёй, йёй, больно, больно мне! — запричитала она как-то уж очень по-бабьи, прозрачной ладошкой вытирая с лица обильно выступивший пот.

— Потерпи, потерпи, родная, завтра поутру ко врачу поедем… У меня лодочка есть… Как знал, на днях весла справил… Потерпи рожать, кому говорю потерпи… У меня еще ничего, ты слышишь, ничего не собрано… Так что ты поспи пока, зоренька моя, поспи…

Савва поставил на печь котел с оставшимся лосиным мясом, от души посолил воду и приправил молодой, совсем мелкой еще черемшой, что в изобилии проклюнулась на прогретом южном берегу реки.

Покончив с мясом, приоткрыв шторку, он прислушался к мирному посапыванию спящей девушки, перекрестился торопливо и вышел из спальни.

…Месяц, четкий, словно вырезанный из сияющей жести, еще болтался в темном, утреннем небе, когда в спальне раздался громкий, болезненный стон:

— Ой, дяденька, ой, Савелий Александрович, больно мне! Ой, как больно, мамочка родная…

Гридин заметался по комнате, упаковывая в мешок отварное мясо, завернутое в кусок давно уже порванной на ветошь простыни. Казачью шинель свернув в тугой узел, также впихнул в мешок (мало ли что), остатки табака пересыпал в карманы, и, накинув на плечо мешок с золотым песком, наклонился над побелевшей девушкой.

— Ну, вот и все, зоренька. Пошли.

— Куда, куда ты направился, Савелий Александрович? — тут же подал голос неугомонный подъесаул. — Вниз по реке сплошные пороги, я проверял в свое время. Сгинете на такой лодчонке. Вверх — на сто верст ни одной деревни… Куда, куда ты, дурковатый?

— Вверх, Иван Захарович, — вздохнул безнадежно Гридин. — Вверх…

И, набросив на девушку пальто, заботливо поддерживая ее за плечо, вышел из дома, старательно прикрыв за собой дверь…

…Девушка, свернувшись комочком, укрытая шинелью от росистой ночной прохлады, плакала и вздрагивала во сне на корме лодки, а он, сдирая в кровь ладони грубо оструганными веслами, все греб и греб, монотонно сгибая и разгибая ноющую спину.

— Может, одумаешься, солдатик? — хихикнул примостившийся на носу лодки Хлыстов. — Ну что тебе она? Ты даже имя то ее так и не узнал… Чуть-чуть подтолкнуть веслом — и все, нет девоньки… Обратно вернешься в скит… Я тебе богатое золото покажу, и копь смарагдовую, коли пожелаешь… Дорого камень этот стоит, ох дорого, иной подороже брильянта будет… Что, скажешь, плохо нам с тобой вдвоем было? Ведь нет же…