Владимир Борисов - Побег [СИ]

— Господи, наконец-то весна! — Савелий обессиленно присел на перевернутую, загодя перенесенную выше на берег лодку и, облокотившись на ее округлое, рубчатое дно, громко, трубно высморкался…

— Весна…

«Без лишних слов мы взобрались на лошадей и направились к тропе. Цокот копыт, заглушил звук выстрела снайперской, по-видимому, винтовки, пуля рассерженной пчелой пролетела над головой моей лошади, и с явственным чмоканьем вошла уряднику Петру Попову, ехавшему по правую от меня руку в живот, чуть выше пряжки ремня. Мужик ойкнул, и, зажав руками, растопыренными пальцами тут же почерневшую от крови гимнастерку, откинувшись назад, упал под ноги своей кобыле. Кровь, просочившись между пальцами, попала в ближайшую каменную чашу и, извиваясь розоватыми кудрявыми завитушками, растворялась в воде.

Спрыгнув с коней, мы попытались перебинтовать раненого, но тот, вдруг решительно вырвавшись из наших рук, приподнялся и проговорил тихо, но внятно, сощурившись куда-то в сторону обрыва…

— Тише братцы, тише. Неужели вы не слышите? Ну…

Мы непроизвольно прислушались, но кроме шума ветра, да вороньего карканья откуда-то снизу, из зеленеющих под нами крон деревьев, ничего не услышали…

Петр приподнял окровавленную руку с вытянутым указательным пальцем и, улыбнувшись посиневшими губами, прошептал:

— Сашка, Сашка меня зовет, а вы здесь расшумелись… Тише Христа ради…

И неожиданно шагнув к обрыву, круто уходящему вниз, не мешкая, шагнул в пропасть.

…Вот уже несколько дней, мы, практически не слезая с коней, бежим сквозь враждебную тайгу на юг, лишь иногда давая им часовой роздых. Несколько раз наш небольшой отряд обстреливали невидимые нам люди. Чем эти охотники смазывают дробь неведомо, но ранки необычайно быстро загнивают и очень болезненны… Гной вместе с сукровицей сочится не переставая, а целебные листья подорожника нам покамест еще не попадались. Давыдов иногда примечал поднимающийся над гаем дым сигнальных костров, и мы вынуждены обходить засады за несколько верст…

Преградившая нам путь, пока еще бурная, полноводная по-весеннему река, принесла нашему отряду неожиданное спасение. Мы заметили, как ниже по течению к берегу причалил местный рыбак и, вытащив на камни свою лодчонку, с веслами на плече исчез в кустах… Было очевидно, что бурную реку эту с лошадьми нам не осилить, а оставаться на берегу было смерти подобно, и я вместе с Давыдовым и Громыко привязав бедных, преданных животин к осине, забрались в лодку и, оттолкнувшись от берега, отдались на волю волн и Божьему расположению к нам… Простите нас, лошадки… Надеюсь, вас найдут скорее наши преследователи, чем оголодавшие волки или рыси…»

Гридин кое-как слепил из ивовых ветвей нечто схожее с мордой, побросав в нее остатки мяса и костей, и далеко, насколько хватило сил и бечевки, закидывал ее в воду. Хоть какое-то, но дело, удерживающее его возле практически освободившейся ото льда реки… Теперь Савва, как бы на «законных основаниях» (как же, ловля рыбы дело нужное, все лучше, чем дома в четырех стенах сидеть), блаженно щурясь, часами поглядывал на черную воду с большими ледяными кляксами, медленно проплывающими мимо него… На мясные объедки рыба зарилась редко, но зато теперь практически каждый вечер Савелий варил крупных раков до оранжевого свечения и ел их, запивая черным травяным настоем…

Все бы хорошо, но одуревший от одиночества зэка чувствовал, что еще немножко, совсем чуть-чуть, и он сойдет с ума…

А тут еще проклятый казак со своей нескончаемой, унылой песней…

11.

«Товарищам моим совсем плохо. Я не врач, но мне кажется, у них все признаки гангрены. Вокруг ранок от дроби огромные, с ладонь, багрово-сизые пятна, от ран дурно пахнет. Жар…

Отсутствие весел сказывается на скорости хода лодки. Первое время я еще пытался подгребать ладонями, но поняв тщетность подобных действий, плюнул и, пересев на нос лодки, лишь иногда с трудом направлял лодку в ту или иную протоку, коими богата эта безымянная река. Молю бога, чтобы нам не попались пороги, без весел мы просто приговорены…

Сколько дней мы плывем — я уж точно и не скажу…

Сегодня ночью умер Давыдов Емельян.

Я спал и не видел этого, но обнаружив его тело, изогнутое дугой на дне лодки, догадался, что он страшно мучился перед кончиной…

Громыко Алексей пока еще жив, но бредит не переставая, плачет и зовет матушку…