Остин Райт - Островитяния. Том второй

— Вам нечего беспокоиться, — сказала Наттана. — Если же вам что-то не нравится, что ж поделать. Почему вы думаете, что имеете какие-то права?

— Но я и сказал, что не имею…

— Отчего же, конечно имеете! Но вам следовало бы чуть получше знать меня! — В ее голосе прозвучал упрек. — На самом деле вам хочется знать, какие у меня отношения с Ларнелом — Ларнелом, которого я видела всего три раза!

— Мне хотелось знать, что «умно придумано».

— Да то, как повела себя его сестра, конечно. Она хотела дать ему возможность поговорить со мной и поэтому взялась развлекать вас. Это было так очевидно!

Мне стало спокойнее.

— Наттана, — сказал я, — не утруждайте себя излишними объяснениями.

— Мне это вовсе не трудно. И я ни в чем не виню вас… А теперь — о Ларнеле. Если бы он побольше узнал меня, думаю, он мог бы по-настоящему увлечься. Но все произошло так быстро и на мгновение вскружило мне голову! Мне редко приходится видеть мужчин, Джонланг, не забывайте этого, а когда попадается такой прыткий… Но послушайте, что я действительно чувствую. Вчера вечером Ларнел попросил меня зачесать волосы наверх. Я сделала это, хотя мне и не хотелось. А за ленчем мне стало скучно и не терпелось, чтобы вы поскорее пришли, а когда я вас увидела, то поняла, что спасена, и мне захотелось остаться еще немного, чтобы он сказал все, что хотел сказать.

Мне очень хотелось бы знать, что собирался сказать Наттане Ларнел, но я сдержался.

— Я не говорила ему, что наш дом — его дом, — продолжала Наттана, — потому что не захотела.

— Можете не говорить мне, что он вам сказал.

Девушка рассмеялась:

— Да, пожалуй, не стоит выдавать его.

— Не надо.

— Зато теперь я скажу кое-что вам. Есть некоторые мужчины и женщины, которые могут чувствовать и анию, и апию, и апиату одновременно к двум разным людям, но я не такая! Думаю, вы могли бы, хотя точно не знаю. Да и какая теперь разница? Если же это вдруг окажется важным, вы ведь скажете мне, правда?

Неужели она имела в виду Дорну?

— Обязательно скажу…

Однако она все-таки сделала такую прическу, как просил Ларнел, а утром солгала мне. Ложь Наттаны больно кольнула меня, впрочем, негодование мое длилось недолго — ведь теперь это действительно не имело значения. Она была по-прежнему привлекательна, желанна.

— Куда мы идем? — спросила Наттана. — Так мчимся, как будто куда-то спешим.

— На мельницу. Растопим очаг, надо поговорить.

— Дорн должен приехать в полдень, — уверенно сказала Наттана. — Мы оба хорошо его знаем! Вряд ли он станет перебираться через Тиндал в темноте.

— Раз он будет здесь, то вечером нам следует поговорить с ним.

— Он тоже захочет поговорить с вами… Что ж, идемте на мельницу.

Мы поняли друг друга, и было приятно, что нам обоим хочется избежать разговора с Дорном.

— А завтра рано утром, — продолжала девушка, — вы попрощаетесь с Хисой Наттаной.

Скрытая боль, прозвучавшая в ее голосе, отозвалась в моей груди.

— Я не хочу, чтобы вы уезжали!

— Я и сама не понимаю, хочется мне ехать или нет… Но ехать надо. И давайте не придавать слишком много значения нашим чувствам.

— Пойдемте к пруду, — предложил я, — посмотрим, крепкий ли лед.

— Если вы хотите пригласить меня покататься, то ничего не выйдет — мои башмаки на веревочной подметке.

— Я и не думал кататься. Мы просто перейдем пруд.

— Если лед выдержит.

Мы прошли мимо плотины, через край которой свешивался частокол белых и бурых сосулек — по ним стекала вода. Дойдя до края запруды, я спустился на гладкую черную поверхность, постучал по льду каблуком и решил, что он достаточно прочен. Наттана, стоя на берегу, наблюдала за мной.

— Вы уверены, что он выдержит нас, Джонланг?

— Совершенно. Спускайтесь, ведь я тяжелее вас.

— Что-то я потяжелела!

Девушка стала спускаться, ступая осторожно, словно по яичным скорлупкам. Меня это настолько позабавило, что я рассмеялся.

— Но я не привыкла ходить по льду! — воскликнула Наттана.

— Он очень прочный.

Взяв Наттану под полный локоть, я отважно вывел ее на середину запруды. Окруженные ровной черной гладью, мы почувствовали, будто мир вокруг нас стал шире. Наттана ступала уверенно, и все же по легкой Дрожи руки я ощущал в ней некоторую робость.

— А вы никогда не обуваетесь в такие ботинки, острые и с полозьями, чтобы кататься по льду? Мы называем их коньками.

— Нет, но у нас есть «ботинки-салазки», у них кромки тупые.

— Как же вы ездите?