Остин Райт - Островитяния. Том второй

— Мне этого не понять! — рассмеялась Наттана. — Но сегодня такая чудесная погода, что не стоит снова разводить философию.

— Согласен!

Воздух был кристально чист, и замечательно было снова скакать по знакомой тропе. Итак — перемирие.

Перемирие, передышка позволяли хотя бы на время стать счастливыми рядом, да и было на что полюбоваться вокруг. Мы решили не забираться далеко: лошадь Наттаны утомилась после тяжелой двухдневной дороги, и лишь поднялись до того места на склоне, откуда, глядя на север, мы могли разглядеть проделанный ею путь. Исполинский купол Островной горы был великолепен, но не он один привлек наше внимание. На нижних отрогах снежного покрова не было заметно. Очевидно, снегопад прошел только над долинами.

Мы говорили о предстоящей Наттане поездке, уже совсем скорой. Слухов о том, что ущелье Мора сейчас опасно, не доходило, и, глядя в ту сторону, мы сами могли воочию убедиться в том, что рассказывали проезжие путники.

Повернув, мы стали спускаться вниз по тропе. Снова вспомнили об уговоре с Ларнеллой.

— Я уже жалею, что обещала, но в тот вечер… — Наттана коротко рассмеялась.

— Но вы дали слово?

— Дала.

— Мне кажется, вам следует съездить.

— Она наверняка захочет, чтобы я осталась к ленчу, — предположила Наттана.

— Оставайтесь, а потом я зайду и заберу вас.

— Отлично!

— Но ведь это действительно отлично, Наттана.

— Раз вам так кажется, значит, так оно и есть.

Мы условились, что вместе зайдем к Ларнелам, а потом я заберу обеих лошадей и вернусь за Наттаной пешком вскоре после ленча. Так, не обмолвившись ни словом, мы договорились, что вторую половину дня проведем вместе. Мы подъехали к дому Ларнелов, Наттана проворно соскочила на землю, и мы попрощались.

По пути к Ларнелам, вскоре после полудня, я завернул на мельницу проверить, достаточно ли там дров. В сухом морозном воздухе царило полное безветрие. Блестящая темная гладь замерзшего пруда гасила шум моих шагов. Лед был гладкий, без единой царапины или бугорка, твердый, почти черный — идеальный каток. Мне пришла мысль смастерить пару коньков и обучить островитян искусству катания, доселе им совершенно не знакомому.

Сердце у меня сильно билось, когда я подходил к дому Ларнелов. Дверь открыла Ларнелла. Щеки ее горели румянцем, она улыбалась.

— Почему вы тоже не приехали к ленчу? — спросила девушка, впуская меня в дом. — Мы так чудесно провели время с Хисой!

Одновременно я увидел и саму Хису, восседавшую перед очагом рядом с молодым Ларнелом. Ее щеки были розовыми, как и открытые уши, к которым я никак не мог привыкнуть. На мгновение подняв голову, она взглянула на меня с отсутствующей — «ах, это вы» — улыбкой, а Ларнел, увидев меня, резко умолк. Я не мог поручиться, что перед этим он не сидел близко склонясь к Наттане и отодвинулся, лишь увидев, как я вхожу. Ни на чем не основанная подозрительность и ревность вдруг овладели мной.

Мне предложили сесть, чему я неохотно повиновался, боясь, что теперь нас не отпустят так скоро. Ларнелла предложила мне стакан вина, но в эту минуту Ларнел что-то сказал Наттане, и, прислушиваясь к разговору, я не сразу понял вопрос девушки. Когда до меня дошел смысл ее слов, я вежливо отказался. Похоже, ей хотелось завязать беседу, и мне стоило немалых сил поддерживать ее. Ларнел увлеченно рассказывал что-то Наттане, которая смотрела на свои сложенные на коленях руки и тихо улыбалась. Минуты казались вечностью…

Наконец она поднялась. Занятый разговором с Ларнеллой, я оказался застигнутым врасплох, но, увидев, что Наттана встала, вскочил на ноги, прервав фразу на полуслове. Ларнел подал Наттане плащ, успев шепнуть что-то, что заставило ее рассмеяться, — и вот наконец-то мы были одни.

Наттана шла рядом, но я не мог выговорить ни слова. На сердце было неспокойно; я старался уверить себя, что все в порядке, но чувство досады и унижения не покидало меня.

— Нет, умно придумано! — рассмеялась она.

— Не знаю.

Смех оборвался; мы дошли до большака молча.

— В чем дело? — холодно, как разговаривают с капризным ребенком, спросила Наттана.

Я хотел было сказать, что ревную, что попытаюсь справиться с собой, но слова «ревность» в островитянском языке не было.

— Я не имею никакого права… — начал я.

— О каком праве вы говорите, Джонланг?

— …права возражать, но все равно скажу. Сам не знаю, что со мной происходит, Наттана. Мне не понравилось, что я вошел и увидел, как вы… Не знаю, трудно объяснить.