Джеральд Даррелл - Птицы, звери и моя семья

Наконец мы приехали на виллу, хорошо упрятанную среди олив, с подъездной дорожкой, обсаженной высокими эвкалиптами с зеленовато-розовыми стволами. Дорожку охраняли сидящие на двух колоннах белокрылые львы, которые проводили меня и Салли презрительными взглядами. Громадный дом возвышался на площади в форме каре. Когда-то богатый красный особняк в венецианском стиле со временем поблек до розового, штукатурка отстала и местами потрескалась от влаги, а на крыше, я заметил, здесь и там не хватало коричневых черепиц. Под навесами пестрело столько ласточкиных гнезд – в данный момент пустых, заброшенных, как такие маленькие темные печки, – сколько я в одном месте никогда не видел.

Я привязал Салли к удобному дереву и направился к арке, за которой открывалось центральное патио. У входа висела ржавая цепочка, и, когда я за нее потянул, из глубины дома донеслось слабое позвякивание колокольчика. Я терпеливо подождал и уже собирался позвонить еще раз, когда массивные деревянные двери открылись. Передо мной стоял мужчина – с виду настоящий бандит. Высокий, коренастый, с впечатляющим ястребиным носом, раскидистыми, пышными седыми усами и гривой вьющихся седых волос. Алая феска, свободного покроя белая блуза, изящно расшитая красной и золотой нитью, мешковатые плиссированные черные шаровары, а на ногах восточные туфли с загнутыми носами, декорированные большущими красно-белыми помпонами. Его смуглое лицо осклабилось, и я увидел два ряда золотых зубов. Это было все равно что заглянуть на монетный двор.

– Господин Даррелл? – уточнил он. – Добро пожаловать.

Я последовал за ним в дом через патио в магнолиях и заброшенных на зиму клумбах. Он провел меня по длинному коридору, выложенному красной и синей кафельной плиткой и, распахнув дверь, пригласил в мрачноватую залу, от пола до потолка уставленную книжными полками. В большом камине колыхался, шипел и потрескивал огонь. Над камином висело необъятных размеров почерневшее от времени зеркало в золотой раме. На длинной кушетке перед камином, почти невидимая за цветными шалями и подушками, сидела графиня.

Я совершенно не такой ее себе представлял. Я рисовал в своем воображении высокую худую и довольно страшненькую особу, а мне навстречу, словно в танце, подлетела маленькая толстуха с розовым в ямочках лицом – такой бутон. Ее медового цвета волосы были собраны в высокий пучок а-ля Помпадур, а из-под удивленно выгнутых раз и навсегда бровей глядели глаза, зеленые и блестящие, как незрелые оливки. Она взяла мою руку в свои теплые пухлые ладошки и прижала к пышной груди.

– Как мило, как это мило, что вы пришли, – пропела она голосом маленькой девочки. От нее разило пармской фиалкой и бренди в равных пропорциях. – Как это мило. Я могу вас называть Джерри? Ну конечно могу. Мои друзья называют меня Матильдой… хотя, разумеется, это не мое настоящее имя. Вообще-то, я Стефани Зиния… грубовато… звучит как название патентованного лекарства. Матильда мне нравится гораздо больше. А вам?

Я осторожно ответил, что имя очень симпатичное.

– Да, такое успокаивающее, старомодное . Имена, согласитесь, – это важно. Например, он, – графиня показала на человека, который меня впустил, – по рождению Деметриос, но я его называю Мустафа.

Она подалась вперед и, едва не задушив меня ароматами бренди и пармской фиалки, прошипела по-гречески:

– Он незаконнорожденный турок.

Мужчина побагровел, усы ощетинились, так что он стал еще больше похож на бандита.

– Я не турок, – прорычал он. – Вы все врете.

– Вы турок, и зовут вас Мустафа, – парировала она.

– Нет… не турок… это неправда. – От гнева у него почти пропал голос. – Врете вы.

– Я не вру.

– Врете.

– Нет.

– Врете.

– Не вру!

– Законченная старая врунья.

– Старая? – взвизгнула графиня, делаясь пунцовой. – Вы смеете называть меня старой? Вы… вы… турок .

– Старая и толстая, – холодно сказал Деметриос-Мустафа.

– Это уже слишком, – взвыла она. – Старая… толстая… Вы уволены! Дорабатываете последний месяц. Нет, проваливайте прямо сейчас, турок-бастард!

Деметриос-Мустафа принял королевскую осанку.

– Прекрасно. Вы желаете, чтобы перед моим уходом я подал напитки и обед?

– Разумеется.

Он молча пересек комнату, достал из ведерка со льдом, стоящего за диваном, бутылку шампанского, открыл ее и разлил ее содержимое в равных пропорциях с бренди по трем бокалам. Подал нам и поднял свой.

– Тост, – торжественно объявил он, обращаясь ко мне. – Выпьем за здоровье пожилой толстой лгуньи!