Михаил Ляшенко - Из Питера в Питер. Повесть

Он долго ломал голову, пытаясь припомнить, где он слышал голос, осудивший его за борьбу против революции… Очень расстраивался, что никак не мог припомнить. Решил ничего никому не рассказывать. Прикинуться равнодушным к обиде, веселым, своим в доску парнем - так они говорят… Быть мудрым, аки змий. И все разведать, разнюхать, вывести на чистую воду.

А в округе и даже в городе все еще вспыхивали неожиданные бои. Ничего нельзя было понять. По местной газете и восторженным речам Валерия Митрофановича выходило, что от Пензы до Урала огромные территории отпали от большевиков, что их прогнали, уничтожили, и славят не то Учредительное собрание, не то царя-батюшку. А бои можно было видеть из окон казармы…

В двадцатых числах августа, в серый, почти осенний денек, когда с утра запахло дождем, но он почему-то никак не начинался, пальба пошла как раз под окнами, во время обеда.

- Ложись! - крикнул дежурный, Николай Иванович.

Процедура была известная, старшим даже надоела. Только маленькие поспешно залезали под столы, и то норовили захватить свой паек хлеба… Зазвенело окно, вылетевшее от шальной пули, посыпались осколки. И пока девчонки визжали, а Катя и Николай Иванович их утешали, Ларька и Аркашка умудрились незамеченными выскользнуть из столовой.

Окно в соседней комнате было открыто. Они бросились к нему, вовсе и не думая, что сюда может залететь пуля. На заморенных, в пене, лошадях прыгали всадники. У некоторых на ногах были лапти, а у одного боком сидела на голове старая соломенная шляпа… Командир, в линялой гимнастерке, с непокрытой, обвязанной окровавленным бинтом головой, отбивался саблей от наседавших на него беляков…

Не сговариваясь, Аркашка и Ларька покатились по лестнице вниз, выскочили во двор. Выстрелы, крики и стоны их не остановили. Они выглянули из-за полосатой будки часового.

Командир лежал на земле; около него отстреливались двое, потом побежали к холерному бараку, за ними гнались белые… А краском, это был он, ребята узнали его еще из окна, лежал один и стонал…

Оскалясь, не дыша, Ларька на четвереньках побежал к нему.

- Ты что? - ахнул было Аркашка и пополз следом.

Краском не мог говорить, но узнал Ларьку и, глядя на него, с трудом подняв руку, хотел сунуть ее за борт тужурки. Дрожащими пальцами Ларька расстегнул его тужурку. Там было кумачовое знамя, то самое, еще виднелась надпись «Мир - хижинам…» Краском строго взглянул на Ларьку, коснулся знамени, будто подвинул его к ребятам, приказал… И Ларька, схватив знамя, спрятал его под рубашку, на голое тело.

Они с Аркашкой ухватили было краскома за тяжелые плечи, чтобы оттащить во двор. Но вовремя шарахнулись в сторону: над ними свистнула, как змея, чужая шашка… Они побежали к себе во двор, пригибаясь, ожидая страшный удар.

- Куда? - крикнул чей-то сиплый голос, останавливая погоню за мальчишками. - Там холерные…

В сентябре, часто безоблачном и теплом в этих краях, как назло, зарядили дожди, похолодало.

Все чаще стали размышлять, в чем же выйти на улицу.

Против дождя у некоторых девочек были зонтики; еще меньше отыскалось плащей, да и те имели скорее символическое значение, так как любая капля проходила сквозь них без труда. Мальчики были вооружены против дождя только веселой уверенностью, что каждая лужа с нетерпением ждет своего исследователя, и стремлением потягаться, кто дольше способен мокнуть. Это, конечно, пока шли теплые дожди. Но пошли холодные…

Рассчитывали непременно вернуться в августе; никаких теплых вещей никто не взял.

Впрочем, первые дни они боялись выходить даже во двор приюта. Помнили о холере… А главное, все здесь было незнакомое, чужое. Дома их все знали. И они знали всех. Не только людей, но и стены, от которых так ловко отскакивал в расшибалочку тяжелый пятак, деревья, вокруг которых они кружились, свой двор, сараи, дорогу в школу, каждую выбоину в тротуаре, забор, за которым рычала злая собака, тетку с горячими пирожками, - они знали всех и всему были хозяевами! Все это было если и не их, то словно для них… А здесь они были никем. Даже ничем! И ужасно неприятно становилось слушать, как ругают их Питер. Только Ларька мог откровенно, издевательски посмеиваться, сверкая зубами:

- Кто был ничем, тот станет всем!

Хорошо, что немногие и не сразу догадывались, что это из «Интернационала». Кто был ничем, тот станет всем. Неужели это про них?..

В обносках, пожертвованных сердобольными горожанами, замерзшие, синие, с мокрыми носами, десятки, а потом и сотни мальчиков и девочек выбирались из казармы, несмотря на строжайшие запреты, и разбредались по городу.