Владимир Рыбин: Взорванная тишина

Я вышел на крыльцо, подставил лицо холодеющему ветру. Всходила луна, и морская даль, словно золотым шнурком, была отрезана от черного неба. По плацу, печатая шаг, ходил часовой. Как всегда монотонно, гудела на вышке вращающаяся антенна. И, как всегда в тихие вечера, доносился из поселка разноголосый гомон — всплески чьего-то смеха, песни, лай собак, сонное мычание коров. Я стоял и слушал, как затихают эту звуки, гаснут, словно их, как свет в домах, выключают один за другим. И во мне тоже что-то выключилось, спала нервозность, липнувшая целый день, и я все больше желал только одного — спать.

Утром меня разбудил Игорь.

— Иди, тебя Семен Чупренко спрашивает.

— Чего ему не спится? — спросил я, потягиваясь. Не только куда-то идти, но и вылезать из-под одеяла не хотелось. Оно, родное, казалось, вовсе приросло ко мне, как вторая кожа.

— Ну! — изумился Игорь. — Скоро общий подъем. Ты знаешь, сколько проспал?!

Это само по себе было поразительно. Чтобы наш всевидящий старшина просмотрел такой случай?! Обычно он точно знал, кому когда полагалось вставать. У него было особое чутье на всех праздно шатающихся или слишком заотдыхавшихся, и он быстро пристраивал таких к очередному своему хозяйственному делу, которых у него на заставе всегда было превеликое множество.

— А где старшина?

— Только что был во дворе.

— Странно, что не поднял.

— Так он сам не велел тебя будить.

От такой новости я даже привстал. Может, мне уже и отпускные выписали? Или к медали представили? За отличие в охране государственной границы… Но реальней было другое: старшина решил, что хозяйственные дела от меня не уйдут, и просто дал отоспаться после всего. Нервы даже у пограничников не железные. Вчерашний день тому пример: сорвался, как салажонок первого месяца службы.

— Так ты идешь или нет? — рассердился Игорь.

— А чего ему надо? — Мне не хотелось вставать, и я, понимая, что не миновать неприятной процедуры подъема, все же тянул, рассчитывая сам не знаю на что.

В дремотном застое спального помещения слышно было, как билась о стекло ожившая муха.

— Сам спросишь, — сказал Игорь. — Иди, он в беседке сидит. Со своим Волчонком.

— С Волчонком? — Это было уже интересно. Чего Вольке-то надо? Может, проняло ее наконец, извиняться пришла? Как-никак, а страшновато мне было вспоминать гранату. Когда бежал к ней, ничего не чувствовал, а потом, как вспоминал, не знал, куда деваться от жути: рвани она на секунду раньше — и напоролся бы я с разбега на острые осколки.

Быстро одевшись, я сбегал к умывальнику, ополоснул лицо, погляделся в зеркало и уже без спешки вышел на высокое крыльцо заставы.

Семен Чупренко и Волька встали, увидев меня. Такого я еще никогда не удостаивался, и мне приходилось выбирать: краснеть от неловкости или принимать церемонию с юмором.

— Спасибо тебе, — сказал Чупренко и неожиданно дал Вольке подзатыльник. — Благодари человека, благодари, тебе говорят.

Она смотрела на меня, и в ее взгляде я не видел ни испуга, ни вины, только любопытство. Словно был я игрушкой, которую ей не терпелось выпотрошить, чтобы узнать, что там внутри.

— Ладно, мы с ней сами разберемся, — сказал я, вспомнив пощечину.

Эти мои слова словно бы освободили. Чупренко от несвойственной ему скованности. Он затоптался на месте, стуча протезом и подталкивая Вольку.

— Чертова девка! — то ли восхищаясь, то ли возмущаясь, заговорил он. — Тринадцатый год ведь, почти невеста. В мое время таким приданое готовили, а эта — чистый мальчишка…

Волька вдруг вырвалась и убежала, а Чупренко, словно того и дожидался, уцепил меня за рукав, усадил на скамью.

— Послушай, а ведь я найду тебе бумаги-то колхозные…

Я оглянулся, чтобы, не дай бог, начальник или старшина не услышали.

— …Не те, конечно, до тех не докопаешься. Но ведь осталось у людей что-нибудь. Сам обойду всех, соберу.

— Спасибо, Семен Иванович.

Что-то перевернулось во мне за это время, и не было уже того нетерпения во что бы то ни стало раздобыть образец почерка Анны Романько. Теперь я был совершенно уверен: писала не она. Не могла она, колхозный счетовод, писать так неграмотно. А если даже и выяснится, что почерки совпадают, все равно это никому ничего не даст. Не будет же начальник заставы рассказывать об этом по поселку, портить жизнь Татьяне Авериной…

— Чего спасибо, — зашевелился Чупренко. — Тебе спасибо.

— Не до того сейчас, Семен Иванович. Хоронить будем Ивана-то, сами знаете сколько хлопот.