Владимир Рыбин: Взорванная тишина

— Отставить! Где была одна граната, там может быть и другая, — добавил начальник миролюбиво.

Обломав сапогами черные обгорелые кусты, он встал на колени, заглянул внутрь. И я тоже не утерпел, наклонился. Из ниши несло холодом, и ничегошеньки в глубине ее не было видно.

— Принеси фонарь.

Я сбегал к машине, через минуту ткнул в темень ослепительным лучом и сразу увидел в стене черную щель, ведущую куда-то вправо.

Начальник заставы отобрал у меня фонарь, приказал отойти подальше и пополз внутрь, осторожно обшаривая на дне каждый камень. Уж и ребята все собрались, и солнечный блик на море погас, и совсем потемнело меж сосен, а начальник все копошился в пещере, и мерцание света в глубине, немое, без каких-либо звуков, будило в душе тревогу, зудящее любопытство, очень похожее на то ощущение, что еще помнилось с детства, со сказок о гномах, занятых в подземельях своими всегда таинственными делами.

Но вот свет стал приближаться к выходу, и вскоре мы увидели начальника, все так же осторожно выползавшего из пещеры. В одной руке он держал фонарь, в другой — какой-то непонятный круглый предмет. А из-за пояса, что было уж совсем поразительно, торчала белая от пыли рукоятка револьвера. И глаза у него были какими-то незнакомыми — испуганными, грустными, удивленными.

— Вот, — сказал он растерянно, протянув мне круглый предмет. Я взял его и увидел, что это сморщенная от времени пограничная фуражка с еще не потускневшим зеленым верхом. На обратной стороне ясно были различимы вышитые нитками две буквы: «И. К.».

Начальник вынул из-за пояса револьвер, недоверчиво понюхал ствол, глянул на Вольку:

— Из этого стреляла?

— Угу, — ответила она, не поднимая глаз.

Я ждал сердитых слов о том, что граница есть граница и это должны понимать все школьники, даже если они не состоят в ЮДП. Но вместо этого начальник медленно, как-то церемонно снял фуражку и сказал:

— Там он… лежит… бывший пограничник Иван Курылев… Его останки. — Начальник говорил прерывисто, словно задыхался после хорошего бега. — Видимо, он знал об этой пещере. Спрятался в ней и оставил в глубине у поворота последнюю свою гранату. Разогнул чеку, привязал к кольцу кусок проволоки. Если бы враги полезли за ним, ему достаточно было потянуть, чтобы чека выскочила. Так он и умер, держась за эту проволоку…

Стянув с головы фуражку, я мял ее в руке со смешанным чувством страха и любопытства взглядывая на черное пятно ниши. И хотелось мне радоваться, что разрешилась наконец мучившая нас загадка, и плакать от жалости к Ивану. Словно он умер только теперь, при мне. И хотелось бежать куда-то, что-то делать, чтобы погасить обжигавшую меня горечь и злость…

…А еще я люблю жизнь на заставе за неизменность распорядка. Что бы ни случилось, в свой час будет обед и политбеседа, общее построение и уборка территории. Будет и боевой расчет, когда каждому определяется место в его главном деле — охране государственной границы.

Я чувствовал себя героем дня ив глубине души рассчитывал, что сегодня для меня будет сделано исключение. Но, как сказала бы моя бабушка, перед службой мы все равны, как перед богом. В боевом расчете и мне, как обычно, было уготовано место — идти на вышку старшим наряда. Вместе с Игорем Курылевым. Не знаю, чем руководствовался начальник, посылая нас вместе, но я сделал из этого свой вывод: значит, после всего случившегося надо побыть рядом с ним. Ведь человек — это уравнение с тысячей неизвестных, корень квадратный из неведомого числа. Бывает, год проживешь рядом, узнаешь о нем все, а случится непредвиденное — и выплеснется из глубин души способность необычайная, то ли возвышающая, то ли позорящая.

Не знаю, чего хотел начальник, но я, еще когда мы шли на вышку, начал прощупывать Игоря, заговорил о том, что всем нам не давало покоя, об открывшемся вдруг факте гибели Ивана. Было жутко, почти невозможно представить его безысходность: выйти из пещеры — значит попасть в руки врага, остаться — наверняка умереть от ран, голода и жажды. Одни из наших ребят говорили, что они на месте Ивана обязательно попытались бы уйти в горы, другие — что поползли бы к поселку: были же там свои люди?! Третьи твердили о поговорке насчет того, что умирать, так с музыкой: поднять руки, а потом, как в кино, взорвать себя последней гранатой вместе с врагами. Объединяло нас одно — страстное желание задним числом найти для Ивана другой, как нам казалось, более достойный выход. И было в этом желании что-то от себя, от начитавшейся о войне самоуверенной молодости, не приемлющей безвыходных положений.