Уилбур Смит - Горящий берег

— Я потерял его, — прошептал он. — Потерял мужество. Я трус, и моя трусость убила Эндрю.

Это понимание весь день жило в глубине его сознания, но он его подавлял. А теперь, когда Майкл взглянул правде в глаза, он почувствовал себя охотником, загнавшим в тупик раненого леопарда.

Ты знаешь, что зверь здесь, но когда оказываешься с ним нос к носу, все равно кишки от страха превращаются в кисель.

— Трус, — сказал он вслух, бичуя себя этим словом; он вспомнил улыбку Эндрю и шотландский берет, лихо сидящий на голове.

«Выше нос, мой мальчик!»

Ему почудился голос Эндрю, но он сразу увидел, как тот падает с неба с горящим зеленым шарфом на шее, и руки снова задрожали.

— Трус, — повторил он. Боль стала слишком невыносимой, чтобы терпеть ее в одиночестве; Майкл заторопился в кают-компанию, спотыкаясь и едва не падая.

Адъютант и пилоты, некоторые еще в летных комбинезонах, ждали Майкла. Обязанность старшего офицера — начать поминки, таков ритуал эскадрильи.

На столе в центре кают-компании стояли семь бутылок виски «Джонни Уокер» с черным ярлыком — по одной на каждого недостающего пилота.

Когда Майкл вошел, все встали — не ради него, а в знак уважения к погибшим.

— Ну, джентльмены, — сказал Майкл. — Давайте проводим их в последний путь.

Самый младший из офицеров, которого тщательно проинструктировали, открыл бутылку виски. Черные ярлыки придавали происходящему траурный оттенок. Младший офицер подошел к Майклу и наполнил его стакан, потом наполнил стаканы всем остальным в порядке старшинства. Все держали полные стаканы и ждали. Адъютант, по-прежнему с трубкой в зубах, сел за древнее пианино в углу кают-компании и сыграл начальные аккорды «Похоронного марша» Шопена. Офицеры двадцать первой эскадрильи вытянулись по стойке смирно и в такт музыке сдвинули стаканы над стойкой бара, а один или двое принялись негромко подпевать.

На стойке бара были разложены личные вещи погибших пилотов. После ужина пройдет аукцион, и пилоты эскадрильи заплатят невероятные деньги, чтобы можно было послать новоиспеченным вдовам или опечаленным матерям еще несколько гиней. Среди вещей были клюшки для гольфа, принадлежавшие Эндрю — Майкл никогда не видел, чтобы он ими пользовался, — и удочка Харди для ловли форели. Горе с новой силой обрушилось на Майкла, и он с такой силой поставил стакан на стойку, что виски выплеснулся через край, а винные пары обожгли глаза. Майкл вытер глаза рукавом.

Адъютант сыграл последний аккорд, потом встал и взял свой стакан. Никто не произнес ни слова, все подняли стаканы, задумались на секунду и выпили. Младший офицер немедленно наполнил стаканы снова. Нужно выпить все семь бутылок — такова часть традиции. Майкл ничего не ел за ужином, но, стоя у стойки, помогал осушить эти семь бутылок. Он был по-прежнему трезв, алкоголь никак на него не подействовал.

«Должно быть, я стал алкоголиком, — думал он. — Эндрю всегда говорил, что у меня большой потенциал».

Виски даже не притупил боль, которую разбередило имя Эндрю.

Он дал по пять гиней за клюшки Эндрю и удочку Харди с расколотым стержнем. К этому времени все семь бутылок опустели. Майкл заказал еще одну, себе, и отправился в свою палатку. Сел на койку. Положил удочку на колени. Эндрю как-то похвастал, что подобной удочкой вытянул пятифунтового лосося, и Майкл обозвал его лгуном. «Как в тебе мало веры», — печально усмехнулся тогда Эндрю.

— Я всегда верил тебе.

Майкл погладил старое удилище и выпил прямо из бутылки.

Чуть позже заглянул Биггз.

— Поздравляю с победой, сэр.

Три других пилота подтвердили, что Майкл сбил розовый «альбатрос».

— Биггз, сделайте одолжение?

— Конечно, сэр.

— Проваливайте… Вот умница.

Бутылка опустела всего на четверть, когда Майкл, по-прежнему в летном костюме, побрел туда, где стоял мотоцикл Эндрю. После поездки на ночном холоде в голове у него прояснилось, но он чувствовал себя хрупким, как старое стекло. Он оставил мотоцикл за амбаром, зашел внутрь и стал ждать между тюками соломы.

Медленно проходили часы, отмечаемые ударами церковного колокола, и с каждым часом потребность в Сантэн усиливалась усиливалась нестерпимо. Каждые полчаса он подходил к двери и всматривался в темную аллею, потом возвращался к бутылке в гнездо из одеял.

Он пил виски, а в голове у него снова и снова, будто там крутилась поцарапанная граммофонная пластинка, проносились мгновения гибели Эндрю. Он пытался прогнать эти картины, но не мог. Приходилось переживать агонию Эндрю снова и снова.