Николай Анов - Гибель Светлейшего

— Меня сейчас вызывают не допрос. Будьте покойны, если не поставят к стенке, вы получите обратно ваш чемодан в целости. Пока!

Прошел час, другой. Фрадкин не возвращался. Дукаревич стал волноваться.

Почему же он так долго не идет? А вдруг его расстреляли? Тогда все погибло! Все!

Дукаревич дрожал от страха. Став на колени, он даже начал шептать молитвы, вспомнив свое далекое прекрасное детство. В душном вагоне храпели спящие узники, кто-то тихонько всхлипывал. Дукаревич тоже проглотил слезы, почувствовав свою полнейшую беззащитность.

— Боже мой, боже мой! — воскликнул он громко и насторожился, услыхав грохот отодвигаемой задвижки. Дверь на секунду приоткрылась, и в узкую щель Дукаревич увидел ночное звездное небо и человеческую фигуру. В вагон втиснулся Соломон Фрадкин. Он пробирался к своему тюфяку, как победитель, наступая в темноте на руки и на ноги арестованных. И по тому, с каким спокойным достоинством Фрадкин, достигнув цели, сказал: «Вот и я!» — Дукаревич понял, кто на допросе у коменданта одержал победу.

— Что вы скажете хорошего? — обрадованный Дукаревич сгорал от нетерпения. — Как к вам отнесся комендант?

— Комендант? Что теперь для Соломона Фрадкина комендант, если Соломон Фрадкин лечит самого матроса Нелепку!

Эти слова внесли в душу Дукаревича успокоение. Он словно почувствовал в своих руках ручку чемодана. Сердце его замерло от радости.

— Я вернулся сюда только ради вас. Что вы думаете, мне очень нужен этот тюфяк? Сегодня ночью Соломон Фрадкин будет спать на двухспальной кровати с никелированными шишками, под атласным голубым одеялом… А вы мне говорите про вшивый тюфяк…

— Я ничего вам не говорю, Фрадкин, — запротестовал Дукаревич.

— Хорошо! Через полчаса я отсюда уйду, а вас вызовут сегодня к коменданту. Вы говорите все в точности, как я научил вас. Но, кроме того, я еще приму меры… Будьте покойны, Соломон Фрадкин не такой, чтобы бросить человека в беде.

Его действительно очень скоро вызвали с вещами, и он, пожав Дукаревичу руку, покинул арестантский вагон.

Фрадкин сказал правду. К концу дня за Дукаревичем пришел конвоир и повел его в комендатуру. Комендант, усатый человек в бескозырке, сидел за деревянной перегородкой и перелистывал бумаги на столе.

— Этот, что ли? — спросил он курчавого толстяка, примостившегося на подоконнике, и кивнул на Дукаревича.

— Этот самый! — подтвердил толстяк.

«Соломон Фрадкин!» — чуть не закричал Дукаревич, узнав своего спасителя.

А Соломон Фрадкин соскочил с подоконника и подсел к комендантскому столу.

— Вы обещали товарищу Нелепко выдать пропуск гражданину Дукаревичу до Петрограда, — сказал он вкрадчивым голосом, пододвигая к коменданту записку.

— Помню! — сказал комендант и заполнил узкий листок.

— У вас мой чемодан, — нерешительно напомнил Дукаревич. — Большой, кожаный…

— Да-да, — засуетился Фрадкин, — товарищ Нелепко просил вернуть. Прочтите еще раз записку, товарищ комендант. Видите, он даже подчеркнул слово «чемодан». Обратите внимание.

— Пусть берет! — разрешил комендант и сердито вытолкнул ногой из-под стола чемодан. — Сколько из него можно было набоек сделать!

Дукаревич торопливо схватил чемодан. Фрадкин пожал коменданту руку. Они вышли на улицу.

— Не бегите так быстро. Опасности нет никакой. Завернем за угол…

В пустынном переулке они присели на узкую скамеечку возле глухого высокого забора.

— Вы видите, я сделал для вас все, что нужно, — ласково сказал Фрадкин. — Теперь вы можете дать мне половину, о которой мы договорились.

У Дукаревича началась одышка. Стиснув зубы, он открыл чемодан.

— Уверяю вас, если бы был обыск, они бы ничего не нашли! — восхитился Соломон Фрадкин, увидев потайное дно. — Это же восторг, а не чемодан! Что-то особенное! Мечта революции!

Он быстро проверил отсчитанные Дукаревичем деньги. Рассовывая их по карманам, посоветовал:

— Обязательно уезжайте сегодня ночным поездом. Билет я вам достану, а пропуск у вас есть.

— Хорошо!

Дукаревич уехал ночью. Фрадкин проводил его на вокзал и даже устроил в штабной вагон.

«Милый брат мой Казимир!

Накануне своего отъезда из Америки я получил твое письмо, в котором ты интересуешься судьбой брата твоего, не написавшего тебе за семь лет ни одной буквы. Я готов сгореть со стыда, если бы это была правда. Но, дорогой брат, я написал тебе в Лодзь, в Калиш, в Бобруйск, и не моя вина, если почта работает так плохо.