Николай Кожевников - Гибель дракона

В укромный уголок парка от горбатой громады императорского дворца, скрытого кронами низкорослых кривых сосен, доносится тихая, тягучая музыка. Расплываются голубые тени, сливаясь с наступающей чернотой. Свертывая лепестки, никнут цветы. Гул большого города слабеет, будто его глушит толстое покрывало. На небе и на земле зажигаются огоньки, но их дрожащий свет не в силах побороть темень, и приходит ночь, таинственная, грозная, полная и страха, и очарования. Ветерок несет с океана аромат водорослей, сладковато-жирный запах гниющей рыбы, прохладу волн.

Тусклый свет бумажных фонариков, спрятанных в зелени слив и вишен, цветными пятнами освещает то неожиданные повороты аллеи, то узенькие тропинки, ведущие к живописным гротам в искусственных скалах или легким бамбуковым беседкам, нависшим над светлыми озерками. Омывая корни карликовых берез, шумят ручейки, то вдруг срываясь с камней крохотными водопадами, то расплескиваясь по тенистому мелководью среди пышных болотных цветов. Тихая музыка поет о вечном народе Ямато — избраннике богов, призванном властвовать над всеми народами мира. Властвовать! Так учит религия Синто — религия этого избранного богами народа, которому они, боги, дали и чудесную страну множества островов, и океан, и живого бога — императора, потомка Аматерасу, и ум, и силу, и хитрость, и мужество. Властвовать!..

Под раскидистой сливой на скамеечке, выложенной мягким дерном, неподвижно сидели двое. Зеленоватый свет фонарика падал на лица, и лица казались от этого мертвенно бледными.

— Жизнь коротка, и счастье быстротечно, — проговорил седой старик, слегка повернувшись к собеседнику и блеснув очками. — Забудем о делах, Аратаки-сан. Вы знаете, что сказал поэт о жизни нашей?

— Стихов не читаю, господин министр.

— Жаль, — министр вытянул губы, словно собирался поцеловать золотой набалдашник своей трости.

«Грубы разведчики, — размышлял он, — даже разведчики в чине генерала. Отказаться выслушать две строки стихов, когда знаешь, что министр, твой собеседник, и есть тот поэт!»

— Ваша профессия, Аратаки-сан, полна романтизма, — министр улыбнулся, блеснув золотом зубов, лицо его стало старчески добро душным и кротким. — Она ароматна, как порыв ветерка, как легенды горы Фудзияма...

— Простите, но я не думаю о романтике, — нетерпеливо прервал Аратаки, — я вас униженно прошу принять нашего первого сотрудника. Второй год, как мы покинули Приморье. Я не могу... — Аратаки передохнул, — я не могу дышать спокойно, пока там красные. Я не могу читать стихов, господин министр!..

— Первого? — министр постучал пальцами по трости. — Он неглуп, но он, к счастью, не понимает, что служит орудием... Впрочем, как говорит поэт, «побеги бамбука радуют козу, старый бамбук ее убивает», — он засмеялся тихим булькающим смехом, словно из горлышка тонкой бутылки медленно выливалась вода. — И пусть наша встреча будет для него ростком молодого бамбука. Бамбук подрастет и убьет козу.

Аратаки хлопнул в ладоши. Ни он, ни министр не обернулись, когда за их спинами послышалось осторожное покашливание. Переждав несколько секунд, тот, невидимый, обошел скамью и, вытянувшись перед японцами во фронт, замер.

— Господин военный министр, — не сразу заговорил он глухим, хриплым от волнения голосом, — честь имею представиться... — он набрал полную грудь воздуха, словно хотел крикнуть, но сказал осторожным шепотом: — Атаман Семенов, — и тут же поправился: — Казачий атаман Семенов.

Он был еще не стар, хотя изрядно потрепан, коренаст и плечист. Форма аргуньских казаков сидела на нем ладно. Бешмет из тонкого сукна был перетянут узким кавказским ремешком с чеканным серебряным набором.

Министр слегка шевельнул указательным пальцем с блестящим алмазом в тяжелом перстне. Семенов угодливо наклонился.

— Так вы утверждаете, — начал министр, — что ваши люди там, — он кивнул на северо-запад, — целы и даже работают на вас? — в его голосе не слышалось даже простой заинтересованности. И глаз за очками не рассмотреть. Тонкие губы чуть растянуты в учтивую улыбку.

Не разгибаясь, Семенов ответил:

— Так точно!

— Кто вам поможет в Маньчжурии?

— Генерал-лейтенант Бакшеев, ваше высокопревосходительство, генерал-майор Власьевский, князь Ухтомский...

— Так, — перебил министр, — чего вы хотите?

— Жить и умереть вместе с Японией!