Александр Бруссуев: Прощание с Днем сурка

— Придется прибраться.

— Есть пожелания?

— Ладно, уж, — сказал Стюарт, — иди и открой горловину цистерны подсланевых вод. Поди, не обжали еще?

— Да кому она нахрен нужна?

Действительно, этот здоровенный люк мы с трудом отдраили пару дней назад: неоправданно начала срабатывать сигнализация верхнего уровня, хотя тридцатишестиметровая в кубе емкость была почти полностью пуста. Датчик почистить — то почистили, даже крышку обратно на цистерну бросили, а вот снова обжать сил уже не нашлось. Вот в эту могилу, которая в принципе служила для сбора и хранения воды, загрязненной нефтепродуктами, рациональный Стюарт решил поместить тело.

Без лишних разговоров мы принялись за работу. Стюарт закатал рукава, чтоб воплотить в жизнь выражение «по локоть в крови», и склонился над трупом, прикидывая, что нужно сделать, чтоб побыстрее справиться с уборкой. Ну а я достал ароматнейшую тридцатидолларовую сигару, нацедил стаканчик «Хеннеси» и развалился в шезлонге.

Я потряс головой, прогоняя наваждение — не помогло. Покрутил башкой сильнее, но, ни сигары, ни коньяку, ни тем более шезлонга не появилось.

— Чего стоим, кого ждем? — тряся (ги)малайца за грудки поинтересовался кровожадный Стюарт.

— Иду, блин, — сдавленным голосом ответил я и поплелся готовить погребальный костер. Боже, как я хочу домой к моим детям и к моей жене!

Уже проходя мимо мастерской к трапу, ведущему вниз, я остановился. Что — то услышал или просто сыграла роль привычка механика подсознательно реагировать на, кажется, незаметное изменение характера обычного машинного шума. В мастерской было пусто, но чуть сбоку от токарного станка находилось помещение, где у нас на полках дожидались обрезания листы резины и паронита разной толщины. Там дверь не закрывалась никогда, закрепленная крючком. Вот этот крепеж постоянно слегка дребезжал. Но сейчас стояла зловещая тишина, если можно назвать тишиной грохот трудолюбивых вспомогательных движков.

Я сделал один шаг в сторону той двери и замер, потому что увидел в проеме пятнистую фигуру, принадлежащую, скорее всего, другому бандиту. Тот, прислонившись к ручке двери, старательно скручивал в валик приличный кусок резины. Поэтому дребезжание пропало! Зачем ему понадобился резиновый коврик, один аллах знает. Но, тем не менее, это здорово выручило, и наши злодеяния остались незамечены широкой общественностью. Пока.

Фигура резко обернулась ко мне. Мы замерли на доли секунды, на самом — то деле, обернувшиеся вечностью. На меня удивленно, даже испуганно, смотрел невысокий лохматый крепыш. Его волосы, черные как его душа, казалось, росли из плеч наверх. Круглые глаза под взметнувшимся к небесам бровями, приплюснутый нос и контрастно очерченные ямы ноздрей — такой вот портрет малайского интеллигента. Наверно, опыт боевика заставил его действовать раньше, нежели моя взращенная на классовой марксистко-ленинской солидарности реакция. Он и саданул меня резиновым валиком прямо по макушке. Не успел я сказать: «И совсем не больно!», как его рука выхватила из — за спины Калашников, вторая его рука вцепилась в цевье, привычно и четко, третья рука перекинула флажок предохранителя. Дожидаться, что сделает четвертая рука этого многорукого Шивы, я уже не стал. Застоялся без дела, заскучал даже немножко. Поэтому, подавив зевок, я прыгнул к оппоненту настолько ближе, насколько смог. Чуть не перелетел.

Даже подумать не успел, как со всего реактивного разгона зарядил своим правым копытом по чужой руке, держащей автомат. Промазал, конечно, но Калашникова задел. Здорово досталось от меня железяке — она улетела в дальний конец мастерской вместе с ремнем и там, жалобно лязгнув, осыпалась на палубу. А бандит остался на месте, только слетевшим ремнем волосы еще больше взлохматило. Ну прямо Филипп Киркоров!

К большому сожалению, на тот момент, как, впрочем, и ранее, мои ноженьки лишь с большой натяжкой можно спутать с настоящими копытами. Твердыми, как алмаз и мощными, как десятикилограммовый блин от штанги. Обувь тоже была достаточно условной: легкой и открытой — летние кожаные сандалии. Поэтому жесткая встреча с прочной стальной конструкцией сулила для меня массу продолжительных ощущений. В основном болевых. Но предаваться лирике было преступно и губительно. По инерции удара меня стало разворачивать спиной к моему милому оппоненту. А это уже бестактно и невежливо. Пришлось переносить вес на резонирующую, как колокол, правую ногу, оттолкнувшись, как следует, левой. Со стороны я, наверно, выглядел, как поворачивающаяся цапля. Никаких ударов задранной конечностью я наносить не собирался. Не умею, к сожалению.