Александр Бруссуев - Полярник

Но мы уже спешили прочь от зоны конфликта, потому что, судя по ситуации, бабушка не торопилась вылезать из кустов, а спортсменка в испачканной беговой кроссовке фирмы «Адидас», охлаждаясь дыханием осеннего вечера, начинала терять терпение. Полицейскому далее следовало лишь опросить свидетелей, составить протокол и арестовать собаку. Быть свидетелями нам не хотелось.

— Жизнь — это смертельная болезнь, передающаяся половым путем, — изрек старпом, когда мы, включив четвертую скорость, скрылись за дверями универмага.

— Ты прямо философ, просто Вуди Аллен какой-то, — похвалил я его.

Нагулявшись по этажам магазина, мы словили такси и за десять долларов доехали до парохода. Из соседствующего с причалом «Короля Артура» доносилась ритмичная музыка. Там вокруг шестов извивались, как пиявки, голые и полуголые тетки. Андрюха на борту уже вовсю бил копытом: ему нравилось сидеть за столиком под оглушающие ритмы, тянуть шестидолларовое пиво «Сан Мигель» и наблюдать, как сбрасывают с себя одежду равнодушные к вниманию посетителей, танцовщицы. Мне — нет, старпому — тоже. В смысле, нам не нравилось.

Поэтому мы попили еще пива, поставляемое стремительно напивающимися урками, поели копченой рыбы неизвестной породы, и разбрелись по каютам.

Очень хотелось покоя. Впрочем, как обычно. Даже тот факт, что судно не качает, уже не вызывал восторга, как полсуток назад.

Покой в суровых судовых условиях символизируется со сном. Но спать я не любил. Причина этому — сны. Меня преследовали кошмары. А если не кошмары, то такое безобразие, что требовалось некоторое время после пробуждения, чтобы прийти в себя. Я просыпался несколько раз за ночь, крестился и бормотал: «Куда ночь — туда и сон», но все напрасно. Сны меня беспричинно мучили. Что поделать — повышенная тревожность организма. А не тревожиться не получается. Все-таки, живем-то где? В стране Россия.

Вот раньше, в студенческие времена, было здорово. Если и просыпаешься посреди ночи, то, бросив взгляд на часы, засыпаешь обратно с блаженной улыбкой: еще до утра столько спать!

Теперь же вечером не заснуть — дурацкие мысли в голове захлебываются проблемами — одна краше другой. И поутру, хоть и снится черт те что, просыпаться не хочется — снова бороться со всякой ерундой. Наливается силой поговорка: «Покой возможен только в могиле». Но жить-то хочется до невозможности! Ведь жизнь прекрасна и удивительна!

Уже в самолете, который нес меня через океан во Франкфурт, оцепенение начало постепенно отходить. Я ощутил себя живым и почти героем: надо же, такой ужас перенес, когда казалось, что каждый день — последний. За моим креслом каким-то речитативом говорил молодой поляк. Он с коллегой летел из Гарварда, где то ли стажировался, то ли учился. Может быть, я очень устал, а может быть у этого пассажира просто голос был в той же звуковой частоте, как и у работающего на бензине компрессора, к тому же, без глушителя. Спать мне хотелось смертельно, но этот монотонный голос, не делающий паузы между словами и, что было обиднее всего, не останавливающийся ни на секунду, меня раздражал.

Рано утром мы пришвартовались в порту Эверетт, что в пригороде Бостона, в районе, именуемом Челси. Мы пришли с опозданием на четыре дня, хотя, как мне казалось, это не предел — дальше будет хуже. В начале шестого мне в каюту позвонил капитан и сообщил о грядущем подходе к лоцманской станции. Я сказал «ол райт» в телефонную трубку и тут же потерял сознание, забывшись в тяжелом сне. Где-то на уровне ментального тела моя душа скользнула в машинное отделение и начала готовить механизмы к подходу к причалу. Спустя двадцать минут капитан позвонил снова. Я взял трубку, с удивлением обнаружив свое физическое тело до сих пор в каюте. Лай из телефона подействовал, как контрастный душ — в голове прояснилось настолько, что в машину прилетел за несколько секунд, по ходу дела включая все, что нужно было включить, и выключая все, что нужно было выключить. Но спать хотеть не перестал: чудовищная сила тянула веки на глаза.

А тут теперь этот поляк никак не уймется! Я повернулся назад и очень вежливо на английском языке попросил его помолчать немного, суку, а то я могу сильно разочаровать поляков комфортом во время перелета. Тот в ответ по-подростковому разухарился, рекомендуя мне всякие неестественные вещи. Потом добавил еще круче, но уже на родном языке, перемежая всякие сомнительные «курвы» с родным моему слуху русским матом. Я удивился, переваривая услышанное. Неожиданно в разговор вмешался тощий старый негр, сидевший вместе с поляками со стороны прохода. Ничтоже сумняшись, он перегнулся через безмолвствующего попутчика молодого говоруна и отвесил моему обидчику звонкую оплеуху. Наверно, он тоже никак не мог заснуть.