Юрий Шамшурин - В тайге стреляют

У церкви Назарка вскинул голову и вдруг вздрогнул. Зубы непроизвольно застучали, а под шапкой на затылке что-то колюче зашевелилось. К коновязи, увенчанной резной лошадиной мордой с развевающейся гривой, был привязан совершенно голый человек. Лицо у него было синюшно-белое. Короткие черные волосы прядями пристыли к вискам. Левое ухо с серьгой из крови было прибито к столбу и голова держалась неправдоподобно прямо. Сосульки, бахромой обрамлявшие ее, в лучах солнца отсвечивали холодным рубиновым пламенем. Один глаз был полускрыт синяком, другой незряче продолжал смотреть на мир. Переливаясь, в нем отражались бесцветные блики. Рот изломало в невыразимом страдании.

Назарке на миг представилось, будто струйки воды, журча и булькая, все еще стекают с груди, испятнанной багровыми кровоподтеками, и застывают у ног бесформенными мутными глыбами.

— Кто это? — прыгающим голосом спросил он, сворачивая с тропинки в снег, подальше от страшного видения.

— Ревком... Тоже хамначитом был, — отворачиваясь от замученного, шевельнул губами Семен и убыстрил шаг.

Из-за угла ближнего строения вышел плечистый человек в высоких камусах, сбившихся в гармошку. Короткая дошка из неблюя распахнута. Шапка из подбора лапок чернобурых лисиц небрежно сбита набекрень. Назарка глянул на него — и обомлел. В коленях появилась слабость, а лицо будто пламенем лизнуло. Во рту стало до неприятного сухо. К ним приближался Павел. Инстинктивно Назарка попятился и, как за щит, спрятался за спину Семена. Первым его порывом было бежать. Но куда? Кругом враги. Назарка оторвал от мерзлой земли непослушные огрузневшие ноги и надвинул треух на самые глаза. Может, Павел не узнает, пройдет мимо?..

Увидев Назарку, Павел вздрогнул и остановился, точно кто-то невидимый толкнул его в грудь. Глаза тойона расширились. С суеверным страхом глядел он на бывшего батрачонка и беззвучно двигал губами. Мысль Назарки лихорадочно работала. Надо немедленно что-то придумать, схитрить, обмануть убийцу матери и сестренок.

— Назарка... ты... живой, — выдавил из себя наконец Павел и перевел дыхание. Побелевшие щеки его наливались краской.

Назарка хмуро кивнул. Нетерпеливым жестом Павел дал понять Семену, чтобы тот оставил их. Семен молча пошагал дальше, не смея оглянуться. Назарка рванулся было за ним, но тойон пальцами-клещами схватил его за плечо и повел к большому дому с белыми ставнями, который вызывал у Назарки непонятный страх. Павел ни о чем не расспрашивал его, лишь сопел носом и что-то бормотал. От него наносило винным перегаром.

В просторной комнате было людно и шумно. Махорочный дым застил свет. У стола несколько русских о чем-то спорили, яростно потрясая кулаками. Покосившись, Назарка в одном из сидящих узнал павловского помощника. На скамейках и по углам на ворохах зимней одежды спали люди. Из-за плиты торчал ствол пулемета, словно принюхивался к чему-то.

Павел протолкнул Назарку в тесную боковушку, плотно прикрыл за собой дверь, сел на стул и коротко потребовал:

— Теперь рассказывай!

— Чего рассказывай? — не понял Назарка.

— Как к нам попал? Где мать, где отец?

Павел должен поверить ему, иначе отсюда не выбраться. Назарка почувствовал себя спокойно и уверенно. Фролов предупреждал, что цыпуновский отряд может квартировать в Бордоне. Однако Назарка не предполагал, что встреча с Павлом произойдет столь скоро.

— В город мы поехали. Ты же сам велел из юрты убираться! Мать шибко заболела. Боялся, помрет дорогой, — с внезапно прихлынувшим вдохновением сочинял Назарка. — Станок есть на реке, а недалеко в тайге — длинное озеро. Там Платон живет. Старик. У него ночевали. У него и мать оставил. И девочки с ней. Куда мне с ними? Балыксыт маленько кормить их обещал, если рыба хорошо ловиться будет. Тот старик Платон сказал мне: «В город ступай, к купцу Голомареву попросись». Я пошел. У станка на реке тогда здорово стреляли. И как гром было. Только откуда зимой гром? Я шибко испугался, в лес убежал и вроде ум потерял... Чуть не замерз!.. У купца Голомарева работал. Так-то ничего, жить можно было, — рассудительно заметил Назарка. — Только в городе сейчас худо стало — голодно. Голомарев красных боится, потихоньку ругал их, лавку закрыл. Отпустил он меня: делать нечего. Мать попроведать хотел. Может, поправилась. Балыксыту Платону помогать стану... Из города пошел, люди с ружьями повстречались, кричать мне начали, руками махать. Мне боязно стало — в лес побежал. Они стреляли... Долго блуждал. Думал — пропал. Потом на аласе бордонского Мельчеса повстречал. С ним и приехал.