Василий Стенькин - Под чужим небом

Бальжин с горсткой храбрецов вступила в неравный бой с маньчжурами. Герои бились насмерть, давая возможность народу уйти как можно дальше. Но силы были неравными. Бальжин схватили.

Ее казнили у озера, которое сейчас называется Бальжино или Бальзино. На берегу озера выросло большое село, носящее имя легендарной героини. По преданию, маньчжуры жестоко истязали Бальжин. У нее отрезали груди и бросили в озеро. От этого вода в озере стала молочно-белой. В старину, да и ныне, многие женщины-бурятки и русские паломничают туда и исцеляют больные груди, омывая их водою чудесного озера.

— Красивая и грустная легенда...

— А теперь пора и спать. Однако уже полночь, — сказал Таров. — В эту пору даяны — злые духи — выходят на охоту за грешными душами...

— Я слышу их шаги, — по-мальчишески таинственно прошептал Халзанов. С улицы донеслось шарканье подошв о дощатый тротуар.

Вскоре Халзанов уснул. Голова его неловко запрокинулась. Таров поднялся, хотел разбудить Халзанова, но передумал. На лице Платона выступил румянец. Четко очерченные брови, длинные ресницы и румянец придавали лицу нежность и свежесть. Таров осторожно поправил голову Халзанова и лег в постель...

«Что может сказать Халзанов?» — снова спросил себя Таров, возвращаясь к своему нынешнему положению. Он медленно шагал по тесной камере, вслушивался в могильную тишину тюрьмы. Воспоминания кружились, закручивались в тугой клубок. И вдруг обожгла догадка: «По легенде я был арестован, сидел в колонии. Юкава знает, что в НКВД были показания Ли Хан-фу и письмо Тосихидэ. Такую версию я рассказывал в сорок втором... А Платон сообщит, что я не арестовывался, спокойно преподавал литературу в педагогическом училище...»

В памяти возникла одна неосторожная беседа с Халзановым.

— Я боюсь за вас, Ермак Дионисович. Вы заменили мне отца. Неужели и вас арестуют? — как-то спросил Платон.

— За что же меня арестуют?

— Сейчас такое время, ни в чем нельзя быть уверенным. Вы служили у атамана Семенова, жили за границей. Разве этого недостаточно, чтобы арестовать человека?

— Нет, Платон, меня не арестуют, — сказал тогда Таров. успокаивая его. — Я не враг. Меня хорошо знают — я свой человек.

Если Халзанов расскажет об этом, Юкава получит веские доказательства против меня, и нелегко будет найти объяснение. «Думай, думай, Ермак!» — подстегивал себя Таров.

Юкава злорадствовал. Его скуластое лицо расплывалось в ухмылке. Он долго ходил вокруг Тарова, потирая от удовольствия руки.

— Итак, Таров, вернемся к нашему разговору, который три года тому назад был, к сожалению, прерван вмешательством высоких лиц, и начнем с последнего вопроса. Вы не ответили на него, — служебная обстановка требовала обращения на «вы». — Не помните? Я тогда говорил, что мы располагаем неопровержимыми материалами о вашей принадлежности к советской разведке и просил рассказать, когда, кем и при каких обстоятельствах вы завербованы? Вопрос понятен? Отвечайте!

— Мне не остается ничего другого, как повторить свой ответ на ваш провокационный вопрос: таких материалов нет и быть не может. Советским агентом я никогда не был.

Левое веко Юкавы задергалось, он не сдержался, вспылил:

— Вы врете, Таров! — Немного помолчал, взял себя в руки. — Скажите, Таров, вы действительно арестовывались в тридцать восьмом году? — спросил Юкава. Таров не ответил. — Тогда повторите, на какой срок были осуждены и где отбывали наказание?

По этому вопросу и тону, каким говорил Юкава, можно было догадаться, что он знает: Таров не арестовывался. Однако Ермак Дионисович решил вынудить Юкаву выложить имеющиеся у него улики.

— На ваши вопросы я обстоятельно ответил три года тому назад. Могу только повторить свои слова, но это, как вы понимаете, будет напрасной тратой времени. Прочитайте мои показания.

— Замолчать! Все ваши показания, — Юкава похлопал ладонью по обложке лежавшего на столе дела, — сплошная ложь. Я требую правды!

— Я говорю правду. Если вы знаете больше, чем я, зачем же спрашиваете?

— Чистосердечное признание облегчит вашу вину, Таров. Я хочу помочь вам — смягчить вашу участь.

— Весьма тронут вашей любезностью, господин Юкава.

На первом допросе Юкава не назвал Халзанова и не сослался на его показания. Однако Таров уже не сомневался в том, кто его предал.

На второй день майор снова вернулся к этому вопросу и зачитал выдержку из показаний Халзанова. «Весной тридцать восьмого года меня исключили из института, — показывал Халзанов, — и я приехал к Тарову. Он тогда работал преподавателем в педагогическом училище. Прожил у него чуть больше года. Как-то я высказал беспокойство за его судьбу. Таров сказал, что его не могут арестовать: он сам — чекист».