Василий Стенькин - Под чужим небом

Ангелина и ее мать погибли в блокадном Ленинграде.

Вера, которую Таров нежно любил все эти годы, в конце войны вышла замуж за армейского капитана. Она была мобилизована в армию в сорок втором году.

— Любила она тебя, Ермак Дионисович, очень любила, — рассказывала мать Веры. — Четыре года ждала весточку от тебя. В каждом письме спрашивала. Может, к семье, говорит, вернулся. О чувствах твоих к ней она доподлинно не знала. Сам ведь виноват.

Сам виноват... Простые слова. Я спросил Тарова:

— А вы кого вините, Ермак Дионисович? Ведь вам, пожилому человеку, надо все начинать сызнова...

— Виню только войну, Максим Андреевич. Гражданская забросила меня во вражеский стан и на чужбину; война с фашистской Германией вновь разлучила с Родиной. Кого же еще винить? Я — филолог по образованию и по натуре. Очень люблю языки, литературу, народное творчество. И, может быть, достиг чего-нибудь, если бы посвятил жизнь любимому делу. Война дала мне новую профессию — я стал разведчиком, участником двух войн; без малого двадцать лет пробыл на трудном фронте.

Наша последняя встреча с Таровым состоялась в пятидесятом году на Аршане. Это курорт, находящийся в ста двадцати километрах от Байкала, в Восточных Саянах.

Я приехал туда в конце мая или начале июня с шестилетним сыном Володей. Мы вышли из автобуса и стояли, соображая, куда идти. Из-за поворота на тропинку вышел Таров с книгой подмышкой. Светлый костюм болтался на него высохшем теле. Я удивился тому, как изменился он за каких-нибудь полгода, пока не виделись: ссутулился, постарел. Мы дружески поздоровались.

— Вы давно тут, Ермак Дионисович?

— Со вчерашнего дня. Вышел поглядеть, не попадется ли знакомый. Я один в двухместной комнате, ловлю доброго соседа. Место отличное. Рад пригласить вас.

— Да я вот с сыном. Боюсь, мешать вам будет.

— Такой парень разве может помешать? — Таров потрепал Володю по волосам. — Зато в разговорах с вами душеньку отведу. В мои годы нельзя без этого, — пошутил он.

Небольшой корпус на четыре комнаты размещался у крутого обрыва. Внизу рокотала река с поэтическим названием Кынгырга — поющий барабан, каскадами падающая с горных уступов.

Мы жили рядом с Таровым двадцать четыре дня. Он поведал мне много чудесных историй и легенд далекой древности.

Вечером, когда Володя засыпал, мы спускались к реке, усаживались на огромных, не успевших остыть валунах, разговаривали, курили, слушали реку. И впрямь поющий барабан. Большие булыжники прыгают по ступеням каменистого дна: бум-бум-бум... Ручейки-проточки, струясь меж камней, перекликаются серебряным звоном.

Ермак Дионисович ни разу не пожаловался на свое здоровье, и я стеснялся спрашивать, хотя видел, что он очень болен.

Осенью я уехал на учебу в Ленинград. Вернувшись через год, узнал: Ермак Дионисович умер от рака желудка.

В первое же воскресенье мы всей семьей отправились на кладбище.

Кладбище — далеко за городом. На придорожных полянах мы набрали большой букет саранок и ромашек, положили его на могилу Тарова.

Ермак Дионисович очень любил полевые цветы.

Тала — друг (бурятское).

Богдо-гэгэн — глава ламаистской церкви Монголии.

Фуцзядянь — китайская часть Харбина.

Японская военная миссия — разведывательная и контрразведывательная служба Японии в Маньчжурии.

Ламбгай — почтительное обращение к ламе (бурятское).

Тапхаев — командир белогвардейского карательного отряда в Забайкалье в годы гражданской войны.

Позы — род пельменей, приготовленных на пару.

1 тё равно 0,99 гектара.

Сакура — разновидность вишни, отличается обильным цветением, но плодов не дает.

Форма дружеского обращения, с оттенком фамильярности.

Сумидагава — река, протекающая в Токио.

Вежливое обращение к жене.

Сямисэн — трехструнный щипковый инструмент, распространенный в Японии.

До 1958 г. буряты официально назывались бурят-монголами.