Михаил Фонотов: Мир открыт для добра

А как вы там, в городе? Все дела, философствовать недосуг? И чувства спрятаны, душа застегнута? Не потому ли говорят, что город жесток? И еще говорят, что наш век жесток. А я все больше думаю о том, что именно в городе и именно в наш век мы должны поклоняться доброте. Поклоняться, чтобы выжить. Однако человек почему-то всегда боялся довериться доброте, считая ее слабой. Проповедь доброты и поныне воспринимается как чудачество.

Представьте себе: один хоккеист ударил другого в лицо, тот ответил тем же, началась потасовка. Подъехал судья, решительно разнял драчунов и, пятясь, показал пальцем на того, кто ударил первый, и на того, кто ответил. Хоккеисты, успокаиваясь, поправляя на потных головах шлемы, покорно покатились к скамейкам штрафников.

Невероятно! В хоккее — правило непротивления злу насилием. Тебя перчаткой в лицо, а ты не отвечай, терпи. Обидно? Пусть обидно, терпи. Авось судья заметит, что тебя избивают, и накажет забияку. Где-то я читал — канадцы признавались, что с нашими хоккеистами, мол, драться не интересно: ты его кулаком, а он стоит, улыбается. В чем смысл хоккейного непротивления? А в том, наверное, что чем больше борьбы, столкновений, толкотни, тем больше вероятность нечаянных ударов, и, если на каждый отвечать ударом, игра и впрямь превратится в драку.

Так и в жизни, особенно городской: мы всегда настороже, всегда готовы ответить ударом, дать отпор. Когда надо. И когда не надо.

Время от времени, устав от противостояния, от борьбы, от кипения страстей, от рубки леса, люди возвращаются к понятию доброты.

Добро и зло — вечная тема. Если мы диалектики, то должны, наверное, признать, что зло неистребимо. Наверное, нормально, когда зла и добра в мире поровну. Хорошо, когда добро перевешивает. Плохо, если наоборот.

Зло мы почему-то больше признаем, чем добро. Считаем, что оно живучее, практичнее, лучше приспособлено к жизни. А добро… Так себе, иллюзия, голубая мечта, детская сказка…

Однако время от времени люди возвращаются к мечте о добре.

Вот и мы ныне как бы опомнились: а почему, собственно, так часто обижаем друг друга? Как-то позвонила в редакцию пенсионерка, бывший строитель, и предложила нам тему: о культуре общения. «Почему мы так грубы?» — спросила она.

В самом деле, какая великая редкость — доброжелательная улыбка на лице незнакомого человека. А слово «любезность» и произнести-то неловко.

Отчего мы такие хмурые? Жизнь такая? Или так, само по себе, по привычке?

Наверное, мы еще не умеем жить в большом городе, в многолюдье, в тесноте, в толкотне. Сама эта плотность тел и душ, конечно, не благо. Но надо бы понять: в городской круговерти разумнее не взвинченность и боксерская готовность дать сдачу, а именно доброжелательность. Проявив любезность, сам успокоишься и погасишь враждебность к себе.

Наверное, эта истинно городская культура привьется нашим детям, внукам и правнукам. А пока налицо самый странный из наших на весь мир знаменитых дефицитов — дефицит приветливой улыбки.

Манеры у нас, признаемся, неуклюжие. Но не только от воспитания. И от экономики. Экономика у нас ведомственная, а ведомства тоже хмурые. Какое из них встречает нас улыбкой? Что-то не припомню. Нигде нам не улыбнутся — ни в магазине, ни в ателье, ни в парикмахерской, ни в больнице, ни в трансагентстве, ни даже в школе, музее или библиотеке. Не рады нам и в собесе, райфо, гороно, в отделе культуры — какую контору с приемной ни возьми. Везде нам дают понять, что без нас там лучше. И живем мы так, будто перед всеми ведомствами виноваты, у всех в долгу, всем обязаны.

Могу представить самое банальное доказательство. Войдите в любой городской автобус и найдите где-то у кабины водителя жестяную пластину с правилами перевозки пассажиров. В тех правилах четыре пункта. Один из них, самый лаконичный пунктик, начинается словами: «Пассажир имеет право». Есть пункт: «Пассажир обязан». А также «Пассажиру не разрешается». Но и этого мало. Третий пункт: «Ответственность пассажира». Три один в пользу ведомства. Счет задан раз и навсегда. И не моги возникать. С меня спрос на всю катушку, а с транспорта взятки гладки: он мне не обязан, ему все разрешается, и ответственности он не несет никакой.

Такая она, ведомственная приветливость.

Возьмите любую другую инструкцию, она такая же. С нас они требуют сто обязательств — и ничего взамен.

Грустно это.

…Сейчас бы под душ и в кресло перед «ящиком», но надо топить печь, чем-то ужинать. Когда дрова разгорелись, я вывернул шапку, фуфайку, пиджак, развесил сушить, а рубашку высушил на себе, поворачиваясь к огню то лицом, то спиной. Печь освещает избу лучше, чем свеча, но все равно сумрачно. Сидишь, а перед глазами лыжня, мельтешенье стволов. И за день так надышался, воздух глотал так глубоко и крупно, что распирает горло и в носу стоит пресный запах снега.