Юрий Аракчеев - В поисках апполона.

Он летел не спеша, плавным, каким-то парашютным полетом: не планировал, а, взмахнув раз-другой крыльями, держал их полураскрытыми и как бы слегка опускался вниз, как парашют. Он тот-час напомнил мне Аполлониуса, хотя отличался от него. Он пролетел совсем близко, и я смог разглядеть его, увидел величину и пятна…

У меня даже голова закружилась, было ощущение ненастоящего, чуда, а Аполлон скрылся где-то у края низинки, но тут же я разглядел еще одного, и гораздо более эффектного — почти черного, с красным… Тяньшаникус! Ну конечно. Тяньшанский Аполлон! Именно так описывал его Жора. Так вот же они где…

А вон еще и еще… Вот, оказывается, где — на высоте 2800 метров, у самого перевала! Если бы я знал!

Это было что-то необычайное, я все еще не верил своим глазам — ну ведь настоящий сон, это после стольких-то дней здесь, после ожиданий, поисков, похода на лошадях…

У меня сердце запрыгало от радости, в один этот миг опять как бы произошло смещение времени, я словно перескочил в детство и твердил как заклинание:

— Только бы это правда! Только на самом деле, пожалуйста! Ну хотя бы одного… Не улетай, пожалуйста… Ведь машина ждет…

Ах, если бы я знал раньше! А ведь у меня и пленка, как назло, кончилась, правда, вчера Рафаэль подарил мне одну, но у нее давно (лет пять назад) истек срок годности, я даже не знал, есть ли вообще смысл фотографировать…

Что же, что же делать?

И все-таки несколько кадров осталось, пусть на плохой пленке, ну а вдруг, вдруг получится, но нужен телеобъектив и кольца, а я оставил сумку в машине… Что делать?

На мне была желтая кепочка от солнца, я машинально сдернул ее с головы: хотя бы поймать, рассмотреть как следует, если уж… «Только не улетай, пожалуйста, только не улетай!» — взмолился я опять.

Но ближайший ко мне Тяньшаникус как будто бы и не думал улетать, я лихорадочно махнул кепкой… Промазал, конечно, а он спокойно, как ни в чем не бывало, полетел дальше, сел… Я накрыл его.

Трудно, конечно, передать, что испытал я, когда осторожно, пальцами, которые совершенно не слушались, доставал из-под кепочки огромную прекрасную бабочку. Роскошную — а она вызывала именно такое ощущение — роскоши, драгоценности: почти черные, хотя и полупрозрачные крылья с яркими, кроваво-красными пятнами, мохнатое брюшко, цепкие лапки… Две недели, целых две недели я ходил, мечтая именно о ней, а теперь вот… Я подкрадывался к меланаргиям, белянкам, шашечницам, жукам, паукам, я фотографировал цветы — без удержу, не жалея пленку, делая массу дублей, — а теперь… Без преувеличения, слезы готовы были выступить у меня на глазах от досады, горечи, счастья, восторга… Сердце прямо-таки выскакивало. Но что же, но что же делать?

А мимо спокойно пролетала еще одна бабочка, и держа в одной руке эту, я схватил в другую кепочку и накрыл вторую! Настоящий сон!

Две бабочки были у меня в руках, две желаннейшие бабочки, за которыми я ехал сюда, о которых мечтал, за которыми ходил две недели! И теперь не знал, что с ними делать.

Наконец я поднялся на ноги и бегом, опрометью, насколько было сил, побежал в гору — к машине, к телеобъективу и кольцам! Сердце уж и совсем чуть не выпрыгнуло, в глазах потемнело, я ловил ртом воздух и чуть не упал, когда достиг машины. Около нее стоял Халим Хакимович.

— Вот… Вот, посмотрите! — закричал я срывающимся голосом, едва переводя дыхание. — Вот за кем я… Если бы я знал! Они же у вас тут, оказывается, рядом…

Улыбаясь, Халим Хакимович посмотрел на меня:

— Да? Ну что ж, отлично. Вот и оставайтесь у нас.

— Да ведь… Мне в Москву… Да и пленки ведь нет, вот что самое главное. Если бы хоть пленка была! Если бы я только знал!

— Хм, смотрите, — сказал Халим Хакимович, спокойно разглядывая мою добычу. — Надо же! А я как-то и внимания не обращал. Ниже видел, правда, более светлых, пестрых, но маленьких. Похожих на этих, только поменьше.

— Дельфиусы! То Дельфиусы были. А эти… Тяньшаникус! Тяньшанский Аполлон! Я же из-за них приехал, понимаете?! И вот, только сейчас, у вас… И пленки нет. Старая только…

Услышав мои крики, вышла из вагончика Мамура:

— Что там такое у вас?

— Да вот, Мамура, вот за кем я охотился, понимаешь ты?!

— Смотри, какие красивые…

И я, слегка придавив бабочкам грудки, полез в кузов за сумкой.

Навинтив кольца, телеобъектив, я зачем-то стал фотографировать этих, придавленных, вместо того чтобы по-настоящему поохотиться за живыми, спокойно садящимися на цветы… Пленка кончилась. Даже на этой, старой, оставалось, оказывается, только четыре кадра.