Юрий Аракчеев - В поисках апполона.

Разговаривал я и с ботаниками, потом зашел в контору заповедника. Долго беседовал и с Игорем, который, оказывается, не жил здесь постоянно, а работал в хлопководческом совхозе в Каршинской степи, а сюда приехал в отпуск, к родителям, сестрам и братьям. Познакомил он меня и с другими жителями…

И все больше и больше росло во мне чувство, что дело даже не в браконьерстве, не в беспорядочной пастьбе скота и рубке арчи. Конечно, можно переселить целый кишлак, можно очертить границы заповедной территории, организовать штат егерей и лесников, которые будут охранять природу от браконьеров. Можно даже посадить на облысевших склонах арчу. Можно также выработать правила пастьбы и распашки, то есть землепользования. Но если нет чувства природы, если нет любви к ней, если нет культуры именно в таком понимании — понимании общности, то никакие меры не помогут. Прав наш начальник, Георгий Петрович.

Но вот что тронуло меня — это двое ребят, которые встретились нам с Игорем. Они такими горящими глазенками рассматривали мой фотоаппарат, когда я сказал, что фотографирую бабочек! Конечно, их интерес мог быть вовсе не тот, какого бы я хотел. Но вдруг?

Уже в темноте, при луне, спустился я в лагерь. Благополучно вернулась из похода Лена Богданова. Она тоже не видела Аполлонов.

В этот день, 25-го, был день рождения сразу двоих участников нашей экспедиции — Рафаэля и Мамуры. Мы, конечно, поздравили их, я с перевала принес цветущую ветвь шиповника и эремурусы Регеля, а Оля нашла где-то совершенно великолепные, очень крупные эремурусы Ольги.

Ложились спать поздно, в двенадцатом часу ночи, и только начали засыпать, как послышались автомобильные гудки и заметались по стенкам палаток лучи света от фар. Приехал Карим!

Тут-то и начались сутки, рассказ о которых я хочу озаглавить так: «Синяя Поляна».

Как обрадовались мы все Кариму, особенно, разумеется, я, и не только я, но и Мамура, Лена Богданова, Рафаэль! Мамура, оказывается, тоже собиралась ехать в Яккабаг, а Лена с Рафаэлем — к перевалу, чтобы оттуда спокойно спускаться в лагерь, собирая образцы растительности.

Мы все, кроме Елены Алексеевны и Оли с Олежкой, встали, конечно, и вновь выпили сухого вина за здоровье Мамуры и Рафаэля. Я опять любовался Каримом, этим стройным импульсивным парнем, который — во второй уже раз! — выручал нас, хотя никакой выгоды не имел от этого, он просто любил жизнь и людей, и в нем, пожалуй, как раз и было осознание той самой общности нашей. Потому-то и понравился он мне тогда с первого взгляда! Как он спустился по сомнительной дороге от кишлака к лагерю? Уму непостижимо! И тем не менее рядом с палатками стоял его мощный «Урал». Ай да Карим!

Вот они, скрытые резервы человека — любовь к жизни, радость жизни, поступки, которые выбиваются из привычного унылого существования, которые и есть настоящая жизнь!

Улеглись мы довольно быстро — Карим, оказывается, ездил весь день и страшно устал, а завтра — опять неблизкий путь. Утром встали в полшестого, а в начале седьмого уже выехали и теперь на мощно урчащем «Урале» проехали и кишлак, и весь мой маршрут, и остановку сделали у источника Оба-зим-зим. Пока все пили целебную воду, Рафаэль прошелся по дороге и сразу нашел следы медведя. Тут же были и мои вчерашние следы… Лена с Рафаэлем остались, а мы поехали дальше, миновав ложбинку, где я фотографировал Красную бабочку. У самого перевала по коротенькому отрезку дороги спустились к геологам — там стояло несколько палаток и обыкновенный, такой привычный на гигантских, не до конца еще освоенных просторах нашей страны дорожный вагончик-прицеп.

Карим остановил машину, я соскочил на землю из кузова, а навстречу уже выходил из вагончика начальник партии Халим Хакимович и протягивал для приветствия руку.

— Рад вас видеть, — сказал он мне, но его радость, конечно, не могла сравниться с моей, потому что ведь именно благодаря ему неделю назад мы встали лагерем на щебнистом берегу Кызылсу, а теперь я вот вовремя возвращался.

Опять я подивился его совсем не «геологическому» виду: в очках, мало загорелый, в мешковатых брюках…

— У вас здесь постоянный лагерь? — спросил я.

— Да, здесь, — улыбаясь, ответил Халим Хакимович.

— Не мерзнете?

— Да нет, ребята не жалуются. А я в вагончике, там тепло.

И добавил, что более солидный лагерь будет чуть ниже. Там поляна.

Карим сказал, что мы будем стоять здесь минут двадцать, и, повинуясь непонятному зову (а он совершенно точно был, этот зов, не словами, конечно, а меня прямо-таки потянуло), повинуясь ему, я пошел туда, куда неопределенно махнул рукой Халим Хакимович. У самого края перевала увидел живописный, совсем не крутой спуск, а за ним — низинку, поросшую журавельником (полевой геранью) так, что она вся прямо-таки светилась лилово-синим, а из этого синего еще поднимались белые эремурусы Кауфмана и еще какие-то яркие белые соцветия… Я стоял, любуясь, и вдруг увидел Парнассиуса, то есть Аполлона.