Чарльз Силсфилд: Токеа и Белая Роза

— Тогда забирай его назад, я не хочу ввязываться в эту историю, решительно возразил хозяин.

Индеец выхватил из-за пояса нож и выразительно посмотрел в сторону полога, в недрах которого исчез младенец.

— Мы постараемся, чтобы никто о нем не узнал, — заголосила женщина.

Индеец убрал нож с тем же спокойствием, с каким его обнажил.

— У краснокожих пересохли глотки, — сказал он.

Из-под полога донеслось бормотание с горячим пожеланием, чтобы каждая капля крови обернулась для кровожадного пса ядом.

Хозяин же, не слишком ободренный мрачным пожеланием супруги, ловко орудовал у стойки, дабы исполнить волю своих гостей. Вождь одним глотком осушил полстакана виски, после чего стали угощаться и его спутники.

Когда было опорожнено с полдюжины бутылок, вождь поднялся, откинул полог кровати и надел ребенку на шею коралловое ожерелье, которое он извлек из своего вампума.

— Мускоги [3] северная ветвь огромного племени криков; к моменту описываемых событий мускоги обитали на территории теперешних штатов Алабама, Джорджия и Теннесси еще повидаются со своей дочкой, — сказал индеец, не сводя глаз с девочки, одетой в новую фланелевую рубашонку; она безмятежно прильнула к груди кормилицы.

Вождь напоследок еще раз пристально посмотрел на обеих, в полном молчании двинулся к двери и вместе со своими воинами исчез в темноте ночи.

— Буря миновала… — хозяин ухитрился разглядеть, как индейцы, крадучись, спустились к берегу Кусы и сели в свои березовые каноэ.

— Скажи, ради бога, кто этот краснокожий дьявол? — перебила его жена.

— Помалкивай, дуреха, пока язык при тебе, а краснокожие за Кусой.

С этими словами он запер дверь и приблизился к кровати, где его жена кормила грудью чужое дитя.

— Бедная крошка, — сказал он, — если б ты могла, то поведала нам такое, от чего волосы встают дыбом. Краснокожие черти охотились за скальпами, это и слепому ясно. Только вот, где они были? Если маленько пощипали испанцев, я убиваться не буду, а если… — он повалился на постель, не договорив, но прежде чем его сморил сон, прошло не менее часа. События этой ночи, по-видимому, надолго лишили его покоя.

Капитан Джон Коупленд — так звали хозяина двора — был из числа скупщиков пушнины, которые вот уже два года как обосновались в земле криков. Скупщики находились под патронатом центрального правительства и защитой местных властей, представляемой так называемыми агентами ближайшего гарнизона. Коупленд переселился сюда из восточной Джорджии. На новом месте семья его стала больше на двух отпрысков, а состояние увеличилось раз в двадцать. Ему, мужчине, еще не достигшему сорока лет, удалось обрести то, что в простонародье именуется достатком. И хотя все его помыслы были направлены на выгодную куплю-продажу шкур, добываемых индейцами, Джон Коупленд не был лишен смутного, почти инстинктивного, но тем более непосредственного и сильного чувства долга, которое вполне могло подвинуть его на жертву шкурных интересов, если бы на карту было поставлено благополучие его страны или рассеянных по лесам сограждан. Взаимоотношения поселенцев с их дикими соседями всегда были напряженными, хотя с годами крики как будто научились ладить с жителями штата Джорджия. Краснокожие не только оказывали всяческие почести эмиссарам центрального правительства и тем самым признавали Большого белого отца, как называли они президента Соединенных Штатов, но даже выказывали готовность принять те новшества, которые предлагали американцы для воспитания гражданской и моральной культуры индейцев. Однако, несмотря на эти добрые знаки было немало трений, которые не могли не стать семенами будущей или уже назревающей распри, — они не укрывались от острого взгляда нашего капитана.

Всевозможные мирные договоры, навязанные индейцам, мало-помалу оставили их без лучшей части исконных владений. А владения эти некогда простирались едва ли не на всю Джорджию и Флориду, равно как и на нынешние Алабаму и Миссисипи. Свою уступку крики восприняли довольно спокойно, хотя нисколько не заблуждались насчет грабительских намерений белых. Они тешились надеждой на мирную и свободную от опеки цивилизаторов жизнь хотя бы в тех пределах, на которые согласились. Какое-то время, особенно в годы войны за независимость и еще десятилетие спустя, их действительно не трогали. Жители Джорджии, будучи не в силах отражать внешнего врага и одновременно возделывать собственные поля, благоразумно рассудили индейцев покуда не тревожить. Но восемнадцать лет, протекшие со времени окончания войны, постепенно залечили глубокие раны, нанесенные этому штату. У населения, возросшего чуть ли не вдвое, соответственно разыгрался аппетит, возбуждаемый благодатными землями. Предприимчивая молодежь с жадной тоской взирала на долины, бугрившиеся ореховыми и кленовыми рощами, на великолепие зеленых просторов, среди которых несли свои воды Куса и Окони.