Генри Генри де Вэр Стэкпул - Голубая лагуна

По мере того, как свет усиливался, небо окрашивалось в неописуемую синеву, переливчатую и сверкающую, как если бы она возникла из пыли неосязаемых сапфиров. Тут все море осветилось, как арфа Аполлона под перстами бога. Настало утро.

– Папочка! – вдруг крикнул Дик, садясь и протирая глаза руками. – Где это мы?

– Все ладно, сынок, – успокоил его старый матрос, тщетно обыскивавший горизонт глазами. – Твой папа цел и невредим. Он сейчас будет здесь и приведет нам другой корабль. А, и ты проснулась, Эмлин?

Девочка молча кивнула. Она не присоединила своих расспросов к расспросам Дика. Угадала ли она, что Баттон кривит душой, и что дело обстоит не совсем так, как он говорит? Почем знать?

На ней была старая шапочка Дика, которую няня второпях нахлобучила ей на голову. Шапка съехала набекрень, и девочка являла довольно потешную фигуру в ней и старой выцветшей куртке Пэдди. Что касается Дика, то его соломенная шляпа валялась где-то на дне лодки, и золотистые кудри свободно развевались по ветру.

– Ура! – крикнул Дик, молотя подножкой о дно шлюпки – Я буду моряком, правда Пэдди? Ты научишь меня поднимать парус и грести?

– Дело нехитрое, – сказал Пэдди, хватая его – У меня нет ни губки, ни полотенца, но я попросту ткну тебя лицом в соленую воду и дам обсохнуть на солнце.

С этими словами, он набрал воды в черпак.

– Не хочу мыться! – закричал Дик.

– Окунай лицо в черпак, – скомандовал Пэдди. – Ведь не хочешь же ты быть чумичкой, не правда ли?

– Сам окунай туда лицо! – приказал тот.

Баттон повиновался и произвел булькающие звуки в воде; потом поднял кверху мокрое лицо и вывернул черпак за борт.

– А теперь твое дело пропало, – заявил хитроумный моряк, – воды больше нет.

– В море есть.

– А все-таки мыться нечем до завтрашнего дня, – рыбы не позволяют…

– Я хочу умыться, – ворчал Дик, – хочу окунуть лицо в черпак, как ты; да и Эмми тоже не умывалась.

– Мне не надо, – пролепетала Эммелина.

– Ну, куда ни шло, спрошу-ка я у акул, – объявил Баттон, как бы приняв внезапное решение. Он перегнулся через борт, почти касаясь лицом воды.

– Гей, там! – крикнул он, потом наклонил голову на бок, прислушиваясь; и дети также заглянули за борт, сгорая любопытством.

– Гей, там! да что вы там, заснули, что ли? А, да вот и вы! Тут у меня мальчонка с грязной рожицей хочет умыться, так нельзя ли мне зачерпнуть… О, покорно благодарю вашу честь – доброго утра, ваша честь, мое почтение!

– Что сказала акула? – спросила Эммелина.

– Вот она что сказала: «Берите хоть целый бочонок на доброе здоровье, мистер Баттон! – Очень жаль, что не могу преподнести вам рюмочку крепенького в такое прекрасное утро!» Потом засунула голову под плавник и опять уснула; по крайней мере, мне слышно было, как она захрапела…

В шлюпке имелся большой мешок бисквитов и несколько жестянок с консервами, по большей части сардинками. Пэдди же имел про запас ножик, и не успели они оглянуться, как на скамейке уже оказалась откупоренная жестянка рядом с несколькими бисквитами. С водой и с апельсином Эммелины в придачу вышел настоящий пир.

Кончив есть, они припрятали остатки и занялись установкой мачты. После этого, матрос остался стоять около мачты, оглядывая беспредельную и безгласную синеву моря.

У Тихого океана три синевы: утренняя, полуденная и вечерняя. Но самая счастливая из них это синева утра: блещущая, неясная, новорожденная, – синева неба и прекрасной юности.

– Что ты высматриваешь, Пэдди? – спросил Дик.

– Чаек, – ответил хитрец; затем добавил про себя: – Ничего, хоть шаром покати! Ох, горемычный я! Куда повернуть: на север, на юг, на восток, на запад? И не все ли равно? Пойду на восток, а они окажутся на западе, пойду на запад, – окажутся на востоке. Да и не могу идти на запад, прямо ветру в зубы. Пойду на восток, и будь что будет!

Он поднял парус и поставил его по ветру. Потом переложил руль удобно прислонился спиной и предался воле ветерка.

Отчасти в силу своей профессии, а отчасти и самого своего характера, он был так же спокоен, как если бы отправлялся с детьми на прогулку, хотя, быть может, вел их навстречу голодной смерти.

Тихий океан все еще был скован одним из тех штилей, которые возможны только тогда, когда нет бурь на большом протяжении его поверхности. Ведь половина волнений на море причиняются не местными ветрами, а бурей на далеком расстоянии.

Но сон океана был только мнимым, и тихое озеро, по едва заметной ряби которого скользила шлюпка, разбивалось на берегу Маркизских островов с громом и пеной.