Генри Генри: Карусель

Он брел по аллее парка. Угасающий день бросал на человека косые взгляды. Дню оставалось недолго, а человеку — еще жить и жить. День завидовал. Солнце, багровое, как бархат театрального занавеса, слепило глаза закатными высверками. Человек в ответ щурился и отворачивался. Нет, брат-день, ты явно не мой. Вон, даже солнце пытается досадить. Скорей бы уже ты, голубчик, сдох. Закончится тоскливое «сегодня» и начнется обнадеживающее «завтра». Впрочем, не факт, что завтрашняя надежда окажется лучше нынешней тоски. Совсем не факт.

Он остановился на перекрестке. Разбитая дорожка, вся в язвах и надолбах, сворачивала налево — к трамвайной остановке и спуску в метро. Направо, в глубь парка, вела пристойная заасфальтированная аллейка. Прямо перед ним короткий, словно культя, обрубок «трассы» через десяток шагов упирался в серые от времени доски забора. Налево пойдешь — под трамвай попадешь, направо пойдешь — в чаще сгинешь, прямо пойдешь — лоб расшибешь. Витязь, блин. Он криво усмехнулся. Вообще-то ему надо было налево. Специально пошел через парк, чтоб дорогу срезать. Но домой не хотелось.

Там жена, сын… родные стены. Можно отгородиться от идиотского мира… Нет, домой нельзя. Иначе все раздражение, накопленное с утра, выплеснется на близких, ни в чем не повинных людей. Потом будет стыдно, придется извиняться, ненавидеть себя… Ну почему он не оторвался на раздолбае Саныче?! Почему не ответил шефу? Спокойно и веско, чтобы шеф все понял. Теперь шел бы, насвистывая мелодию из «Шербурских зонтиков», — шел человеком, а не тварью дрожащей, как метко выразился Фёдор Михалыч…

Свернув направо, он углубился в парк.

Закат увяз в плотной завесе листьев. Вечер, как зверь, навалился на плечи. Говорят, так бывает в тропиках. Под сенью старых лип бродили лиловые тени сумерек. Он представил себя одной из теней — вон той, неуклюжей. Сделалось не по-летнему зябко. Плюнуть на все и напиться? Завалиться в гандэлык, взять сотку «Жан-Жака», пахнущего карамелью, закусить размякшей шоколадкой. Эй, бармен, или кто ты есть: еще сотку…

Разговор «за жизнь» с завсегдатаями-алконавтами.

Нет, одернул он себя. Топить дурное настроение в коньяке? Все-таки ведь не конченый человек: семья, дом, работа. На жизнь хватает. Хотя… Стоило заканчивать институт, чтобы в сорок лет протирать штаны на складе? Пусть даже ты — завскладом, а склад — книжный. Ха! При «совке» это звучало куда как солидно. Гордись карьерой, любимец судьбы! Он рассмеялся, едва не закашлявшись.

Аллея вильнула липовым хвостом, он машинально вписался в поворот — и уткнулся в карусель.

Неказистый аттракцион, которого он никогда раньше не видел. Или просто не забредал в эту часть парка? Непременные лошадки. Олень. В соседях носорог и гривастый лев. Мотоцикл, ступа с намертво закрепленным помелом. Ага, космический корабль с полустертой надписью «Восток-2». Лишаи облупившейся краски. Тусклые, засиженные мухами лампочки под крышей-шатром. Ограждение и турникет, похожий на метрополитеновский, успели заржаветь.

В деревянной будке без двери скучала тетка-билетерша.

«Прокатиться, что ли? Вспомню детство золотое. Все лучше, чем коньяк. Хорошо, что рядом никого нет. Билетерша не в счет. Она на работе. Ей один черт, кого катать…»

— Карусель работает?

— Три гривны, — равнодушно отозвалась тетка. — С детей — две. — И зачем-то уточнила: — До семи лет.

Он молча полез в карман. Обменяв мятые купюры на увесистый жетон из металла, шагнул к турникету. Жетон скользнул в прорезь, в аппарате раздался пугающе громкий щелчок — словно хрустнула, сломавшись под тяжестью снега, сухая ветка. Планка, загораживающая вход, крутанулась с неожиданной легкостью. За оградой он помедлил, окинул взглядом фигуры на поворотном круге. Сперва хотел забраться в космический корабль (кто в детстве не мечтал стать космонавтом?), но передумал и, взбежав по лесенке, взгромоздился на спину ближайшей лошади, гнедой в серых яблоках. Поерзал, устраиваясь в дурацком седле. Нащупал стремена, для чего пришлось нелепо задрать и растопырить колени.