Борис Яглинг - Поход «Северянки»

Шапочка снова жестом запретил аплодисменты.

- Поступило предложение исполнить наш государственный советский гимн, - сказал боцман. - Но ввиду того, что петь нельзя, - вражеские акустики наверху услышат, - предлагаю на две минуты встать под флаг молча, и пусть каждый поет гимн про себя. Нет возражений?.. Принимается.

Логинов скомандовал экипажу «смирно», достал флаг, спрятанный на груди, и, развернув, прикрепил к трубе магистрали. Он отдал флагу честь, и следом за ним все офицеры отдали воинское приветствие.

Шапочка взглянул на часы:

- Исполняем гимн.

Наступила торжественная тишина. Каждый пел про себя, но каждому казалось, будто он слышит доносящиеся откуда-то, как дуновение могучего ветра, оркестровые звуки гимна. В отсеке стояла полная тишина. Подводники пели молча.

- Партийное собрание считаю закрытым, - сказал Шапочка.

В это мгновение где-то наверху раздался мощный грохот далеких и гулких взрывов, напоминающих горный обвал. Подводники взглянули вверх, как будто можно было что-либо увидеть сквозь корпус лодки и многометровую толщу воды. Взрывы следовали один за другим и вскоре смолкли. Снова воцарилась тишина.

- Это не глубинные бомбы! - нарушил общее молчание Плескач. - Похоже, на бухту налетели наши бомбардировщики. Если «капают» на «Рупрехта» - это здорово! Надо воспользоваться суматохой и уходить… Пора, командир!..

Логинов обратился к экипажу:

- Верю, товарищи, - гвардейских морских традиций не осрамим!.. По местам стоять. К всплытию! Торпедные аппараты к залпу изготовить! Артрасчет и пулеметчики в центральный!..

Командир взял флаг и бережно уложил его на груди под кителем. Люди разбежались по местам.

Выбегать наверх из люка можно только по одному, и неотъемлемое право выпрыгнуть на мостик первым всегда принадлежало командиру лодки. Эту честь Плескач уступил Логинову, хотя и был старше его по званию и должности. Он стал позади Логинова; следом ожидали своей очереди старпом Евсеев, минер Мельничанский, три матроса артрасчета (среди них был и Никишин) с ящиками снарядов и два матроса с пулеметами.

Новгородцев вручил командиру, капитану первого ранга и старпому по гранате.

Оставив себе четвертую гранату, механик решительно стиснул ее и отошел к артиллерийскому погребу.

- Всплывать! - скомандовал Логинов.

Послышался нарастающий шум струящейся воды - это продувались цистерны, балластная вода выбрасывалась за борт, «Северянка» всплывала.

- Глубина сорок метров!.. - выкрикивал боцман Шапочка. - Глубина тридцать метров!.. Глубина десять метров!..

Логинов, засунув гранату за пояс, поднимался по трапу рубочного люка. Товарищи шли за ним…

Свободные часы перед партийным собранием, подводники провели отдыхая. Таково было распоряжение Плескача. В это время выполнялись только самые необходимые работы. Недостаток кислорода становился все ощутимее.

В эти часы бездействия старпом Евсеев забрался в рубку Сахаджиева и, не обращая внимания на друга, спавшего на койке, распоряжался за штурманским столом. Но Сахаджиев неожиданно проснулся. А может быть, он и не спал?..

- Что пишешь, Аркадий? - осведомился штурман.

- Так, ничего особенного, - сказал Евсеев. - Письмо Наташе…

- Обратный адрес - бухта «Чулок»? - не без горечи заметил Сахаджиев.

Евсеев ничего не ответил. Перо его быстро бежало по бумаге:

«Давно уже пишу тебе письма. Не те, что ты получаешь. В тех: «жив, здоров, все в порядке». Другие, совсем другие! Я кладу их пока в стол. Буду хранить, покажу, когда встретимся после войны. Зачем знать тебе о наших переживаниях в эти трудные для тебя дни. У тебя и так много забот! А мы еще встретимся!

Трудно нам, любимая… Наша «Северянка» лежит на грунте в бухте «Чулок». Выход из бухты заперт противолодочной сетью. Через несколько часов будем всплывать и прорываться. Дождемся прилива и попробуем пройти с боем над сетью. Что ждет нас там, на поверхности?.. Увидим ли мы с тобой снова Ленинград и зал консерватории, где встретились впервые?..

Помнишь то морозное воскресное утро? Я отчетливо представляю сейчас нас обоих: тебя - тоненькую, большеглазую, и себя - наголо обстриженного, застенчивого курсанта. До сих пор удивляюсь- как я осмелился тогда заговорить с тобой!

Мы оказались рядом в высоком и светлом зале и слушали шестую симфонию Чайковского. Слезы бежали по твоему лицу, величие и мужество удивительной музыка властвовали в зале… Мне кажется, что сейчас я снова слышу эти звучания. Но это только кажется. В лодке совсем тихо. Нас не должны услышать враги наверху…