Владимир Коваленко - Боевые паруса. На абордаж!

– Отчего же?

– Ну как же? Написал же наш испанский Гомер, дон Луис де Гонгора-и-Арготе, – перуанец прокашлялся и продекламировал:

Право, я решил, что попал из огня в полымя!

– Ошиблись, выходит?

– И очень этому рад, – настолько, что целует пальцы, словно сообщая об изысканном вкусе нового блюда. – Не возражаете, если я вас угощу? Заодно вы мне подскажете местечко, где прилично готовят.

Не «подскажите», а «подскажете». Даже не приказ – констатация факта. Захотелось нахала одернуть. Напомнить, кто минуту назад смотрел на таможенника, как бычок на тореро. И броситься хочется, и конец известен. Он вообще похож на быка – отчасти – упрямым наклоном головы и красной сеткой в белках усталых глаз, отчасти – мощной короткой шеей. Что ж, зато он хотя бы помнит Гонгору… А то повадились уличные певцы приписывать летрильи [10]умершего поэта живому, да злейшему врагу. Так что дон Диего предпочел проскочившее в речи перуанца хамство не заметить.

– С удовольствием, но после обхода. Насчет готовят – берите любое не слишком дешевое заведение на Сенной улице. То есть такое, куда ходит профессура. Выглядят, как я, но постарше. Ну и – рассчитывайте больше на моих коллег. Я не лучший законник в Севилье, но лучших следует искать среди кастильцев… Сам тоже заскочу и посижу, но у меня вечером занятия по астрономии.

– Так это студенческая шутка? Вы не настоящий алькальд?

Перуанец погас. Кажется, поблагодарить человека для него дело третье. Что ж, таких в Севилье не четверть и не половина. Там, где денег груда, не дружба, а остуда…

– Совершенно настоящий. Бакалавр права. Значит, и магистр искусств. И веду начала астрономии, потому как читать лекции по праву мне еще не скоро. Нужно защитить тезис лиценциата…

– Прекрасно, – перуанец снова доволен, – кстати, меня зовут Гаспар. Гаспар Нуньес, и, клянусь честью, эту фамилию в Андалусии еще запомнят! Значит, Сенная улица?

– Точно. Лучше выберите то заведение, что сразу слева от ворот университета. Ближе к вечеру мы туда заявимся, так или иначе – придется мне отмечать первый обход. Там я с удовольствием с вами побеседую. О жизни в колониях, о поэзии – и о Севилье, родной чужбине, будь она проклята…

Дон Диего щурится на два солнца – одно в небе, другое в воде. Резкий кивок, щелчок каблуков – патруль следует дальше. Наводить порядок! Пока это не расчистка авгиевых конюшен, всего лишь обмахивание пыли. Но… лиха беда начало, не так ли?

Руфина идет по улице и злится.

Еще с утра все было хорошо. Хотелось петь, кружиться, комнату заполнял свет… Пока не вошла мама. Увидела безмятежное счастье на лице дочери – сама аж почернела. Спросила:

– Снова?

Руфина поняла сразу. Скосила глаза – четыре года не приходилось, но как – не забыла. Точно, свечение. Маленькое, как мотылек, яркое, как облитый водой камешек в полдень. Старалась не спугнуть, но сердце сжала тоска, и мотылек упорхнул, оставив после себя лишь пустоту.

Маленькая, безобидная, сотканная из воздуха блестка – за которой встает отсвет костра. Четыре года назад тяжело больную девочку предупредил сам архиепископ: духи бывают не только добрые. Еще Иоанн Богослов предупредил, что будут лжепророки и лжесвятые. Так и бывает. Сначала – сотканная из воздуха блестка, потом – желание проповедовать, потом… Очень часто – арест, суд, приговор. При раскаянии – удавка прежде костра или темная келья в монастырской тюрьме – навсегда!

Потому следует все рассказать его преосвященству, архиепископу Севильскому, тайно… Один раз спас – духи отстали на долгих четыре года. Теперь Руфина взрослей и сильней, ее труднее сбить с пути. А все равно нужно навестить собор! До того – жить так, будто ничего не произошло. Ну, не считая того, что кто-то крепко испортил алькальдовой дочери настроение!

Пока же следует жить как жила. Например, сходить на рынок…

Теперь, когда искорка ушла, Руфину злит все, что прежде легко терпела. Чапины – высокая платформа, на них она выше колокольни! – а так шлепанцы шлепанцами, летят в угол. Хорошо, есть новенькие туфли, с носком и задником. Отныне – только такие! Но раз уж подошвы попирают камни мостовой, значит – лицо завешано кружевом, и от этого не деться никуда! Покрывало, смейтесь, весит больше украшенных перьями шляп благородных донов. И если некий кабальеро случайно выйдет из дому без шляпы, он не рискует ни осмеянием, ни костюмом, разве голубь какой постарается. Известно, широкополая шляпа для того и назначена, чтоб, попав под выливаемый из окна поганый горшок, благородный человек лишь шляпу отряхнул. Но в городе существует канализация, и за те подвиги, которые в Европе, за Пиренеями, кажутся обыкновением, на полуострове следует такое наказание, что виновному – хоть в инквизицию беги в лютеранстве сознаваться. В первый раз не сожгут, зато светским властям не выдадут.