Виктор Баранец - Честь мундира. Записки полковника

– Вот так, вот так нынче богатые люди живут, – раз за разом приговаривал он во время экскурсии по дому, и в тоне его голоса я читал другой смысл, – мол, не мое, не мое все это.

Однажды он подвел меня к столу, за которым работал, и достал из ящика крохотный, размером со спичечную коробку, листок, на котором явно печатной машинкой было написано «Носки».

– Помнишь? – спросил он меня, лукаво блеснув глазами.

Я, конечно, все помнил: такие листочки, скрученные в трубочку и брошенные в офицерскую фуражку, в нашем отделе назывались лотереей, – где-то в начале 90-х мы разыгрывали дефицитные товары первой необходимости. Однажды мне достались импортные носки, кому-то электрическая кофемолка, кому-то свитер. А Гартину – малогабаритная стиральная машина «Малютка» – шедевр советского военпрома. Я не скрывал, что мечтаю о ней, – у меня тогда родилась дочка, жене надо было стирать кучи пеленок. Зная об этом, Гартин отдал свой талон мне. Он сделал это даже с каким-то радостным облегчением и сказал:

– А то еще кто-то подумает, что такой выигрыш в лотерею мне по блату достался.

Я отдал ему свой талон со словом «Носки»…

Каждый раз, когда я приезжал к нему на дачу, он читал мне рукопись своей будущей книги о службе в армии и просил делать замечания. И случалось так, что еще до очередной такой читки мы с ним под душевный ностальгический разговор принимали крепкую дозу «огненной воды». А когда после этого Гартин неспешно и монотонно озвучивал текст, я иногда засыпал в уютном кресле перед камином или на террасе под солнышком. А пробудившись от собственного храпа, я сгорал от стыда и со страхом смотрел на автора рукописи, – он же светло улыбался. Однажды, чтобы больше не обижать его своим сном и храпом, я перед отъездом домой предложил Петру Петровичу дать мне рукопись с собой, чтобы я мог с трезвой головой прочесть ее и где нужно – что-то подредактировать, уточнить, добавить.

– Нет-нет, это не интересно, – говорил он, – ты должен слышать мой голос и улавливать, где я беру фальшивую ноту. К тому же ты был свидетелем многих событий, о которых я пишу. А я боюсь ошибиться или наврать… Так что приезжай, обязательно приезжай… Почитаем мои мемуары, повспоминаем, поговорим, сделаем шашлычки, примем по пять капель…

Я не сразу понял, что эта его прихоть была лишь поводом для нашей новой встречи на роскошной, но безлюдной даче. Мне показалось, что он мучился одиночеством. Варвара, дочка Гартина, вместе с мужем и сыном уже третий год жила в Финляндии, – зять Петра Петровича работал там директором российского представительства фирмы, торгующей лесом.

Жена Гартина, Вера Алексеевна, появлялась на даче очень редко. Она была уже на пенсии, но попрежнему преподавала английский в школе и подрабатывала частными уроками. Хотя из-за больного сердца и муж, и врачи советовали ей оставить работу. Однажды Петр Петрович втихаря стал подговаривать меня, чтобы и я агитировал Веру Алексеевну поберечь себя, отказаться от работы, пожить спокойно на заслуженном отдыхе после сорока семи лет учительских трудов в школе.

– Мил человек, – со вздохом ответила она, – да мне же моей пенсии еле-еле на лекарства хватает.

Вера Алексеевна однажды призналась мне, что каждая поездка на дачу из Москвы дается ей все труднее: «Я сюда уже на карачках доползаю». А мужа она то ли в шутку, то ли с ехидной подколкой называла «сторожем». К тому же я заметил, что она брезговала дачной роскошью и однажды, как бы между прочим, холодно бросила фразу: «Трудом праведным не нажить палат каменных». Петр Петрович при этом со стеснительной улыбкой заметил, что у Веры Алексеевны – «серьезные идеологические расхождения с зятем». В другой раз, когда я при ней восхищался роскошью дачи, она швырнула еще один увесистый камень в огород Иосифа: «Не лесом, – Родиной торгуем».

Иногда на дачу приезжал сын Петра Петровича – Юрий. Было ему где-то за сорок, после развода жил он холостяком, а работал на секретном военном заводе.

Ходил Юрий в заношенной одежде и стоптанных туфлях, любил крепко выпить, а еще больше – пространно поговорить о политике. Гартин-старший как-то признался мне, что Юрий еще в 90-м, во время первомайской демонстрации на Красной площади загремел в милицию. В тот день он с другом прямо перед Мавзолеем поднял плакат с надписью «Позор Горбачеву!». И потом 15 суток подметал московские улицы.

А летом 1996 года газета «Правда» на первой странице напечатала его крупный портрет: Юрий стоит на фоне толпы с огромным транспарантом «Банду Ельцина – под суд!».