Виктор Баранец - Честь мундира. Записки полковника

Но когда я после нескольких безуспешных попыток все-таки дозвонился в Москву, никогда не лукавивший Очерет почему-то увиливал от прямых ответов на мои напористые вопросы. Он явно чего-то не договаривал. И, похоже, совсем растерялся, когда я спросил его:

– А заключение врачей какое?

Полковник молчал.

Я снова задал ему тот же вопрос.

Он опять молчал.

Это взбесило меня. Я заорал в трубку:

– Алло, твою мать! Ты слышишь меня!? От чего умер Гартин!? Инсульт, инфаркт, тромб или что!!!?

Та же тишина в трубке.

Наконец, – какое-то опасливое бубнение:

– Прилетишь в Москву, все узнаешь. Петрович это… нууу… погиб. Трагически…

– А как погиб? – наседал я, еще сильнее заводясь, – автокатастрофа? Выпал из окна? Ударило током? Разбился в лифте? Утонул? Ну, говори же, черт побери!

В ответ – опять недомолвка:

– Прилетишь в Москву, все узнаешь. Случилась трагедия. Это – не телефонный разговор.

Но я не унимался:

– Когда похороны? Где прощание? Где будут отпевать Петра Петровича? На каком кладбище его похоронят?

Тут были уже конкретные ответы:

– Похороны через три дня. Прощание – в госпитале Бурденко. Похоронят на Троекуровском кладбище. А отпевать не будут…

– Почему не будут отпевать? – все так же вгрызался я в Очерета, – потому что Гартин так завещал? Жена или дети так решили? Или потому, что он – коммунист?

И снова – издевательская тишина в трубке. После паузы – ответ:

– Потому что церковники отказались отпевать… Извини, больше ничего не могу сказать… Мне тоже тяжело.

В телефонной трубке протяжно пульсировали гудки.

А в голове моей застряла фраза: «Церковники отказались отпевать»…

У меня были весьма скудные представления о религиозных канонах, но о том, что не отпевают самоубийц, я где-то читал или слышал. И от этого мрачная весть становилась еще загадочнее.

Я позвонил еще нескольким бывшим сослуживцам, чтобы все-таки узнать хоть какие-нибудь подробности о смерти Гартина, но все они, будто сговорившись, отвечали неохотно и теми же мутными намеками. К тому же связь была отвратительной и приходилось звонить каждому по несколько раз. А телефоны жены Гартина и его сына были отключены.

Так ничего и не выяснив, я решил пойти в штаб военной базы и узнать, когда будет ближайший самолет на Большую Землю, – мне надо было попасть на похороны Гартина.

Тут открылась дверь гостиничного номера, в котором я квартировал вместе с военным летчиком, и в наше теплое обиталище он ввалился – заснеженный и краснощекий штурман транспортного самолета Ил-76. Капитан с порога стал проклинать набросившуюся на остров свирепую арктическую пургу и сообщил, что метеослужба военной базы «не дает погоду» на ближайшие дни. Потому всем самолетам на аэродроме придется сидеть на приколе.

– Так что в Москве мы, видимо, окажемся не скоро, – бурчал капитан, стаскивая тяжелые унты, – а мне в Москву позарез надо, у жены завтра – день рождения. Но вы не поверите, – я третий год подряд, едри его в корень, не могу попасть на праздник своей благоверной! Как только у нее день рождения, – так я в командировке…

Я снял пухлую зимнюю куртку и сел на кровать, расстроенный и печальной вестью из Москвы, и своей беспомощностью перед пургой, из-за которой не смогу быть на похоронах Гартина.

Штурман вышел в коридор. Слышно было, как он стучал в двери соседних номеров. Вернувшись через пару минут, он сказал мне:

– Видимо, ребята из экипажа застряли в бильярдной. Там пиво, сухарики…

Капитан стал звонить кому-то по мобильнику, хмуро глядя в окно, уже почти наполовину залепленное снегом. «Ну что же, товарищ командир, – отчеканил он с улыбкой деланно-мстительным тоном, – тогда и я начинаю разогревать свой двигатель. Горючее у меня есть».

После этих слов капитан открыл жалобно мяукнувшую дверь старого холодильника, достал большую бутылку водки, початую банку с бурыми помидорами, кусок надгрызенной колбасы и полбуханки черного хлеба. Хмурое выражение его лица быстро растаяло. У капитана был уже довольный, даже несколько праздничный вид, – он стал тихонько и бравурно мурлыкать себе под нос мелодию, в которой угадывался марш авиаторов: «Все выше, и выше, и выше».

Видимо, обратив внимание на мою мрачную физиономию, капитан заметил:

– Вы что, – тоже расстроились из-за непогоды?… У вас такое, извините, похоронное выражение лица… Сейчас мы вашу печаль вылечим…

И он подмигнул мне.

– Моего друга сегодня не стало, – ответил я, – очень хороший, светлый и порядочный человек был.