Фернан Кайзергрубер - От Северского Донца до Одера. Бельгийский доброволец в составе валлонского легиона. 1942-1945

Свое свободное время мы посвящали занятиям спортом и другим развлечениям внутри четырех стен, во дворе корпуса «В» – во всяком случае, те, кто находился в этом корпусе. Перечитывая корреспонденцию за тот период, я обнаружил свои «идентификационные данные»: заключенный № 45, камера 50. Данные, если так можно выразиться, времени моей «изоляции». А потом всегда одно и то же: № 45, но отсек уже 283, корпус «В». 5 июля 1949 года, в день моего поступления сюда, я уже писал, что здесь было довольно-таки чисто. Действительно, учитывая цензуру, мы не могли писать о том, что нас не устраивало. Наши письма не прошли бы цензуру, а ведь нам нужно было как-то успокоить родных. Но я всегда писал все как было и всегда сравнивал с тем, что повидал со времени своего первого ареста. Однако я не выискивал недостатки, можете мне поверить. Еще я писал, что мне недостает свежего воздуха и бассейна. Что еще, зная о цензуре, мы могли написать?

Мне позволялось писать одно письмо в 25 строк раз в неделю, а еще получать «медицинские» посылки. Каждые две недели я имел право на свидание. Для родственников по-прежнему составляло проблему добраться сюда, особенно для наших фламандских товарищей, поскольку Мерксплас находился не за ближайшим углом от крайних точек что Валлонии, что Фландрии. Нужно было часами ехать на поезде, автобусе и трамвае, чтобы повидаться всего один час, а затем тем же путем возвращаться обратно. Перечитывая эти старые пожелтевшие письма, я, к своему удивлению, обнаружил, что в Беверло нам разрешалось только одно письмо в месяц, хотя, с другой стороны, там у нас имелось много способов получать письма нелегальным путем. Мое первое дозволенное письмо из Пети-Шато датировалось 7 августа 1946 года. Мне пришлось ждать целых 15 месяцев! 15 долгих месяцев с момента моего заключения, чтобы написать ей хотя бы слово, – и это произошло на следующий день после ее первого посещения. Со временем все кажется каким-то расплывчатым, даже худшие из страданий! Но когда перечитываешь старые письма, в памяти всплывают все подробности!

Просматривая письма, даже я должен признать, что события, казавшиеся тогда значительными, сегодня выглядят просто смехотворными, особенно для меня. Но я пережил их и помню – хоть и старался писать обо всем с долей юмора. Мы глубоко страдали, хотя и не желали в этом признаваться самим себе – только не себе! И, кроме того, мы не хотели, чтобы наши родные утратили веру! Да, порой нам приходилось подбадривать их! Но, к счастью, наши семьи обладали достаточным мужеством, а в моем случае той, с которой мы обручились, пришлось ждать меня целых восемь лет после обручения, прежде чем мы снова оказались вместе! Из страха оскорбить скромность своей невесты я оказывал ей сдержанное, но красноречивое почтение.

К счастью, в Меркспласе я обзавелся новыми хорошими товарищами и, к своему удивлению, очень верным другом моих родителей, биржевым брокером и нашим соседом из тех времен, когда мы еще жили в Антверпене.

Касающийся Меркспласа эпизод подходит к концу, поскольку я получил предписание на перевод в Пети-Шато, что избавляло меня от угнетающей атмосферы Меркспласа, а мою невесту от долгих и недешевых поездок. Следует помнить, что я полностью зависел от нее и своего старшего брата, которого к тому моменту освободили. И я его не забыл! Как и не забыл, что другой мой брат присылал мне, когда мог, еду из шахты, где он работал! Такое тоже нельзя забыть.

Наконец 25 августа 1949 года я покинул «колонию», чтобы вернуться в Брюссель.

Итак, я возвратился в Пети-Шато – под регистрационным номером 1003. Мне всегда присваивали номера, и я помню их. Теперь я живу в павильоне «С», в «номере» 331, и не в голубых или розовых комнатах, которые принято предоставлять в подобных замках гостям, как знатным, так и не очень. Два или три дня спустя меня переводят в «номер» 86 в «CROP». Я уже не помню значение этой аббревиатуры, но это был учебный павильон. На самом деле я сам попросил о переводе сюда, в секцию прикладного искусства. Здесь, помимо всего прочего, можно было посещать курсы часовщиков, рисования, живописи, скульптуры, музыки и некоторые другие. На курсах нам преподавали несколько мастеров, известных дирижеров, музыкантов, художников, скульпторов, а также учителя начальной и средней школы.

По нашим «номерам», мастерским и классам мы перемещались совершенно свободно, но на воздух выходили только во время прогулок, на полчаса в день. И тяжелее всего было то, что мы снова за решеткой! В одном из своих писем от 11 ноября 1949 года я писал, что мой брат переведен из шахт, где он работал, и только что прибыл сюда, в Пети-Шато. Однако, поскольку его приговорили к пожизненному заключению, ему не позволялось посещать курсы в CROP. Заключенным с большими сроками приходилось гнить здесь и дальше, несмотря на трехлетнюю работу глубоко под землей, в шахтах! Из 15 писем за тот период на девяти имелся штамп цензуры, а шесть остальных попали к адресатам ценой разных ухищрений.