Фернан Кайзергрубер - От Северского Донца до Одера. Бельгийский доброволец в составе валлонского легиона. 1942-1945

Были среди нас еще трое-четверо доносчиков, которых постигла та же участь: я припоминаю их имена – П., Б. и С., и полагаю, что с нашими фламандскими друзьями произошло примерно то же самое. Надеялись ли эти люди смягчить своими доносами строгость приговора? Их содержали где-то отдельно, и мы больше не видели их, даже после нашего освобождения. В 1990 году из газет я узнал о смерти в Брен-л’Аллё одного из них, С.

Я чередую свои воспоминания так, как они приходят на память, и вовсе не обязательно в хронологическом порядке. Врачи, дантисты, санитары и прочий медицинский персонал были из наших людей, и администрация лагеря старалась извлечь из этого некую выгоду. Всего здесь имелось с десяток докторов и дантистов, и, кажется, только двое из них оказались гражданскими. По сути, 95 процентов заключенных были «военнослужащими», а остальные 5 процентов оказались коллаборационистами. Только некоторая часть заключенных состояла в легионе, но были и другие, которые находились здесь по причинам, мне неизвестным.

Понятно, что между двумя языковыми сообществами существовало полное взаимопонимание. По-моему, 60 процентов говорило здесь на фламандском и 40 процентов по-французски. Однако в секторе «Е», среди осужденных пожизненно, эти пропорции менялись. Думаю, могу сказать, что 70 процентов там говорили на французском и 30 процентов по-фламандски. Очевидно, просто совпадение! Пользовались ли трибуналы на севере и на юге разными версиями «Аргуса» (рыночный каталог подержанных автомобилей – здесь в смысле руководство для судебного производства. – Пер. )? Или какие-то из них обращались к сильно устаревшему «Аргусу»? Ведь совершенно очевидно, что все без исключения «бельгийцы» всегда были, есть и будут равны перед законом!

Среди моих соседей имелись нотариус, юристы, как минимум один биржевой брокер, учителя средней и начальной школ, актеры, писатели, журналисты… короче, представители всех профессий.

Дабы избежать бесцельного времяпровождения, руководство вскоре организовало курсы по всем основным отраслям знаний, а также и в других сферах, вроде фотографии, рисования и анатомии. Всеми преподавателями были заключенные, но слушателями не только они. Вскоре наши учителя преподавали охранникам, по крайней мере некоторым из них, самым способным, а также кое-кому из административного персонала лагеря!

Известны ли вам другие подобные примеры? В тюрьме Нивеля «невежественные» заключенные, при поддержке администрации, разработали устав, которого придерживаются и который действует по сей день. Недавно о нем упоминалось в газетах. И этот устав определяет взаимоотношения между администрацией и заключенными. Устав о примерном поведении, не более и не менее!

Если нам пришлось страдать от жары знойного лета, особенно в 1947 году, то суровые зимы оказались еще хуже! Зимой 1947/48 года на этой равнинной местности, открытой всем ветрам, температура опускалась до 15–20 градусов мороза. Двери и окна отсеков закрывались неплотно, а в пятисантиметровую щель под дверью задувал северный ветер, приносивший с собой поземку. Ветер уходил сквозь щели между черепицами крыши над нами, однако снежная пыль так и оставалась на соломенных матрасах и наших скудных пожитках.

Вода для умывания, которую кое-кто предусмотрительно запасал еще с вечера в ведрах и кувшинах, к утру замерзала, порой даже до самого дна. У нас было мало одежды, а на ночь всего одно очень легкое хлопчатобумажное одеяло. Мы промерзали до костей, стоя перед бараками на утренней поверке, когда казалось, что ожидание на ледяном ветру длится целую вечность из-за того, что у кое-кого из охранников оказались проблемы со счетом. А учитывая скудное питание и его все более отвратительное качество, мы никак не были готовы противостоять подобным климатическим условиям!

Чтобы обогреть открытые всем ветрам отсеки, нам выдавали на день всего одну корзину на отсек шлака, состоящего из смеси торфа, земли, пыли и чего-то вроде ископаемой древесины! Мы сжигали все, что хорошо горело: где-то найденные куски картона, обломки дерева, принесенные работниками «команд», и даже балки, поддерживающие нашу крышу! Нам действительно пришлось пойти на это. Сначала кусочек здесь, потом там; затем перекладина, за ней другая; теперь стропило, еще одно… под конец стропила через одно и т. д., в результате чего к весне мы оказались с просевшей крышей!

В секторе «F», как и в остальных, имелся санитарный блок. Как сами понимаете, совершенно примитивный, но все равно санитарный блок. Здесь осталось только несколько стекол в самых верхних окнах стены, просто как напоминание, указывающее, где им следовало находиться, и ветер беспрепятственно проносился сквозь это здание из кирпича и бетона. Здесь стояло длинное цинковое корыто для умывания с водопроводными кранами над ним. Еще душевые, иногда с теплой водой, чтобы мы могли помыться раз в неделю или каждый день перед сном. Однако с понижением температуры число пользовавшихся душем резко сократилось, поскольку с окнами без стекол особой разницы между температурой внутри и снаружи не наблюдалось. Когда ударили морозы, душем продолжало пользоваться только трое, и для этого были причины. Вода на полу, под нашими ногами, замерзала. И тем не менее баки душевой постоянно наполнялись водой, быть может за исключением коротких периодов особенно сильных морозов. Однако из этих троих никто не желал отказываться от душа первым – в основном чтобы показать стойкость духа и, отчасти, ради соблюдения гигиены. Вот почему Пьер В. Д. Б., который был на 20 лет старше меня, Марсель Г. и я занимались этим до самой весны, за всю зиму не пропустив ни одного ледяного душа, если не считать нескольких дней, когда душевые были закрыты. Мы делали это ради закалки, даже если находились под водой всего две или три минуты – вполне достаточно, чтобы облиться водой, намылиться и ополоснуться.