Елизавета Паршина - Разведка без мифов

Пока мы добирались до Москвы, я успела выздороветь. Академия эвакуировалась в Ташкент, и я успела устроить в наш интернат найденного в городе племянника, а сама подала рапорт об отправке на фронт и осталась в Москве ждать назначения. Человек тридцать из наших генерал Чанышев по приказу оставил на западе в 10-й армии Голубева. Получили назначение Малиновский и еще несколько старших офицеров с третьего курса. Артур, оказалось, был уже на фронте. Через месяц на нашем курсе осталось всего человек двадцать дальневосточников, которых придерживали на случай открытия восточного фронта. Рапорт я подала начальнику Главного разведывательного управления, поэтому ответ пришлось ждать долго, и я снова переживала события последнего времени. Вспоминались посещения штабов войск приграничной зоны, бойкие доклады командиров. Особенно запомнился бравый доклад начальника артиллерии по фамилии Клич — я помнила его еще по Испании. По его словам, имеющиеся в нашем распоряжении стволы могли покрыть снарядами территорию противника чуть ли не на двадцать кило метров в глубину на всем протяжении возможного фронта. Мы недоверчиво переглядывались, смотрели в потолок, но молчали — сомнения рассматривались как «пораженчество», а то и как агитация в пользу противника. В штабе бронетанковых войск докладчик, тоже знакомый по Испании, был более сдержан и виновато улыбался, показывая глазами наверх. Не знаю, что стало с танкистом, а Клича в первые дни войны расстреляли перед строем. Конечно, наказание жестокое, но и сокрытие правды обходится миллионами жизней — война! Иван Копец, командовавший истребительной авиацией округа, застрелился сам. Его заместителя Сергея Черных расстреляли. Его фотографию, которую он подарил мне в 1936 году в Испании, я передала в краеведческий музей на его родине в Нижнем Тагиле. Из высшего командования авиации в первые недели войны расстреляли Смушкевича, бывшего в Мадриде советником Министерства республиканской авиации, и комэска Рычагова. Были расстреляны и Главный военный советник в Испании Штерн, и его предшественник Берзин, и генеральный консул Антонов-Овсеенко, и посол СССР Розенберг, и командующий бронетанковыми частями Павлов, и многие другие, вернувшиеся из Испании живыми, отмеченными наградами, веселыми, уверенными в себе. Я видела их там, знала — кого лучше, кого хуже. С некоторыми дружила и могу уверенно сказать, что ни один из них даже мысли не допускал о подобном конце. Конечно, одним этим нельзя объяснить наши неудачи. Тут дело не в беспечности. Баграмян, например, еще до начала войны отправил к западной границе несколько дивизий, но, тем не менее, Киев был сдан практически без боя. Так рассказывали ребята с нашего курса, бывшие в лагерях под Львовом.

На пути к Москве мне казалось, что война продлится года два. Некоторые считали, что года три. Возможно, были и такие, кто считал — года четыре, но они благоразумно помалкивали. Система доносов была уже широко распространена и стала настоящим бедствием. В обществе царила подозрительность и отчужденность. Лагеря и казни стали чуть ли не обыденным делом. Чаще всего доносы писали люди, за которыми числились какие-нибудь грехи, карьеристы или завистники. Фанатиков было мало. Я лично видела три написанных на меня заявления: одно в ЦК КПСС и два в КГБ. В одном из них, анонимном, автор советовал поинтересоваться, чем занимается мой брат. А братьев у меня вообще никогда не было. Поступали доносы и на Артура Спрогиса, Хаджи Мамсурова, Гая Туманяна. Всех их тоже вызывали для объяснений, но выяснялось, что это лишь пустые сплетни, а за одно выяснился и автор «сигналов» — бывший с нами в Испании Илья Старинов. Никто из нас не пострадал, но чаще всего это кончалось трагически, потому что не отреагировать — значило покрывать «врагов народа». Такое положение вещей было выгодно высшему руководству. В случае чьей-нибудь непокорности стоило только намекнуть, что «имеется материал», и человек становился тише воды и ниже травы. Наблюдая эти нравы, я решила никогда не работать в аппарате, не стремилась к повышениям в звании или должности и никогда ничего не скрывала из биографии и обстоятельств личной жизни. Таким образом, за пятнадцать лет работы в секретных службах я пережила четырех министров и несметное количество непосредственных начальников. Никому из них не удавалось втянуть меня во внутренние интриги.

Немцы взяли Минск и быстро продвигались к Москве. Занятия в академии продолжались, несмотря на то, что основной состав эвакуировался. Училась я неплохо, без троек, а по военным дисциплинам на отлично. На третий курс нас перевели без экзаменов, но уже было понятно, что учеба наша закончилась. Ответа на мой рапорт все не было, и я через знакомых искала другую возможность попасть на фронт. Но все виновато разводили руками: женщина… И вдруг встречаю на улице Белкина. Он приехал в Москву только на пару дней и уже имел назначение на должность начальника Управления контрразведки Северо-Кавказского фронта. Я очень обрадовалась, а он, заметив, что я все-таки чем-то расстроена, спросил: