Елизавета Паршина - Разведка без мифов

Когда мы выезжали из Гродно, уже была слышна артиллерийская стрельба. У дороги под кронами деревьев неподвижно стояла группа бойцов с лицами, повернутыми на запад… кони топтались на месте, нервно обмахиваясь хвостами… через поле пробежала группа деревенских парней… босые, рубахи не заправлены, волосы по ветру…

Первый привал мы сделали на опушке леса. Там был колодец с бадьей, и около него столпились женщины с детьми. Многие одеты по-выходному: нарядные платья, туфли на каблуках. Они обступили меня плотным кольцом и рассказали, что их вывезли подальше от границы на машинах и оставили «переждать». Теперь они хотели услышать от офицеров, едущих оттуда, можно ли переждать войну здесь или лучше уходить подальше.

— Уходите подальше. — Ответила я тихо и, кажется, покраснела.

Конечно, человеку в военной форме тяжело говорить такое, но лучше сказать. Женщины молча отошли. Лица у них были не столько испуганные, сколько озадаченные. Я злилась, что приходится уезжать в тыл, но парадокс был в том, что направление на фронт я могла получить только в Москве. На фронте я знала, что и как делать, а что делать в тылу, понятия не имела, да и знать не хотела. Из леса вышло несколько пограничников, все раненые. Наверно, не было машин вывезти их. Перебинтованы кое-как, лица серые, уставшие. Они коротко рассказали о нападении и первом бое.

— Как там наши? Наступают? — спросил один из них.

Мы не знали.

— Почему не в санбате?

— Не хочется далеко уходить. Мы легкораненые, тут нам найдут, чем заняться.

Поговорили немного о том, чего никто из нас не знал — о положении на границе. А границы уже не было. Был фронт.

В полдень нас обстреляли штурмовики, и мы без завтрака поехали дальше. На втором привале мы едва успели позавтракать, как начался новый налет, и мы с полными желудками довольно неохотно пошли прятаться в кусты подлеска. «Опять обстреляли…» — услышала я невеселый голос соседа, устраивавшего поспать. Ночью нам предстояло двигаться дальше на восток, а в грузовике не поспишь. Потерь у нас не было. Перед выездом нас собрал комиссар и сообщил, что все атаки на границе отбиты, и наши войска наступают в варшавском направлении. Ему, конечно, никто не поверил, но промолчали. Правда, комиссар — не командир, и можно было поговорить откровенно, но это был не тот комиссар, с которым хотелось разговаривать. С нами в колонне была армейская рация, и мы перехватили «новость» — объявлена война. Долго думали: странно как-то все происходит… На закате снова тронулись в путь. Навстречу нам, уступая дорогу, шла кавалерийская часть. Все кони были белые. Явный расчет на зимние боевые действия. Раз их бросают в бой, плохо дело…

— Откуда?!

— Орёльские!

Земляки, значит. Вся наша семья из Орла.

Сколько времени добирались до Москвы, и что было дальше в пути, не помню. Где-то спали на траве, в каком-то ручье мыла засыпанную песком голову, на какой-то день заболела ангиной. Один из шоферов дал мне байковое одеяло — они оказались запасливее нас — но ночью одеяло с меня сняла сокурсница Мария Фортус, которую мы потом поймали на том, что она писала на нас доносы. Через много лет председатель Советского комитета ветеранов войны генерал Батов публично заявил об этом и вынес вопрос на бюро Комитета, но Фортус на заседание не явилась, а рассматривать дело в ее отсутствие не полагалось. Заместитель начальника управления КГБ Эйтингон тоже рассказывал мне, что Фортус приходила к нему с «сигналом» на командира крупного партизанского соединения Медведева и его разведчика Николая Кузнецова. Эйтингон «открестился», сославшись на то, что эти люди находятся в ведении начальника управления Судоплатова. Фортус знала, что я раньше работала во Втором главном управлении КГБ, и мне могло быть известно о ее «сигналах», поэтому она попробовала перестраховаться. Подходит как-то в Комитете ветеранов ко мне и говорит о Судоплатове:

— Ты знаешь, какой Павел негодяй? Он хотел заставить меня написать заявления на Медведева и Кузнецова!

— Знаю. Ты хотела информировать, так сказать, устно, а он попросил представить сообщение в письменном виде.

Видимо, не все доносы принимались во внимание, но, конечно, многие погибли из- за обычной клеветы. Стукачей мы вычисляли очень просто: они без проблем получали увольнения в город и имели разные поблажки, а после окончания учебы получали хорошие на значения, явно не соответствующие их способностям и званиям — уж мы-то знали, кто из нас чего стоит. После смерти Фортус никто из нас за гробом не пошел.