Адам Шафи Адам - Кули. Усадьба господина Фуада

Крик зазывалы, как обычно, разбудил Рашиди на рассвете, но на этот раз юноше было трудно подняться с постели. Он чувствовал себя так, будто накануне его избили палками. Ныли суставы, болела поясница. Он кое-как встал, умылся и оделся. Взял со стула деньги и пересчитал их — три шиллинга, и ни центом меньше. Он взял монетку в пятьдесят центов и спрятал ее под ножку кровати. Еще пятьдесят центов — на еду — он положил в карман. Оставшиеся два шиллинга он отдал матери на домашние расходы.

Рашиди пришел к кинотеатру в Малинди довольно рано. До того как собрались его товарищи, он успел выпить две чашки кофе.

Так началась для Рашиди его рабочая жизнь. Со временем он в полной мере познал все ее тяготы и начал понимать, что плата, которую он получает за свой каторжный труд, ничтожна. Долгое время он ни с кем не делился своими мыслями, так как боялся, что его не поймут и, хуже того, донесут на него Морарджи, а тот, естественно, уволит его. Но однажды он решился.

— Знаете что, — сказал он как-то после очередного дележа заработанных денег, — я вот сейчас подумал, что богачи, на которых мы работаем, получают большие доходы, а нам платят жалкие крохи.

Все так и застыли на месте. Никто и подумать не мог, что Рашиди способен произнести такое.

— А ты хоть где-нибудь зарабатывал столько? — закричал на него старик Тиндо, лицо которого перекосилось от гнева.

— Я нигде не зарабатывал таких денег, это верно. Но я нигде и не гнул спину так, как здесь, — тихо ответил Рашиди, не решаясь поднять глаза на старика.

Увидев, что тот рассердился не на шутку, юноша замолчал, испугавшись, что за такие слова можно и работу потерять.

Получив причитающиеся деньги, все стали расходиться по домам. Рашиди и Тиндо, как всегда, шли домой вместе. Долгое время они молчали. Первым заговорил старик Тиндо:

— Я так понял, что тебя не удовлетворяет плата, которую ты получаешь у нас в артели. Или, может быть, ты просто хотел пошутить? Ведь ты ежедневно зарабатываешь от трех до пяти шиллингов, а это значит, больше ста шиллингов в месяц. А знаешь ли ты, что даже служащие государственных учреждений не получают столько?

На лице Тиндо появилась натянутая улыбка. Придав своему голосу дружескую интонацию, он завел разговор о трудностях жизни, стараясь вовлечь Рашиди в откровенную беседу и убедить его, что деньги, которые он зарабатывает, не так уж плохи для молодого парня, у которого нет ни жены, ни детей. У дома Ливингстона они расстались, и каждый пошел своей дорогой.

На следующий день, придя на обычное место возле кинотеатра, Рашиди увидел, что там уже стоит Фарджалла, который всегда приходил последним.

— Как дела, Фарджалла? — поприветствовал его Рашиди.

— Нормально.

— Вижу, ты сегодня первый. Даже меня обогнал. — Рашиди пригласил Фарджаллу выпить кофе, но тот отказался, сказав, что завтракает дома.

— Знаешь что, — вдруг начал Фарджалла, — я пришел сюда так рано, чтобы поговорить с тобой с глазу на глаз. То, что ты сказал вчера о нашей работе и о деньгах, которые мы получаем, очень правильно. Мы все так считаем и уже давно собираемся сказать об этом старику Тиндо, но боимся, что он нас за это в порошок сотрет.

— А что, разве старик Тиндо сам не хотел бы зарабатывать больше?

— А он и так получает гораздо больше, чем мы, даже если не считать остаток, который он каждый день присваивает себе. Ходят слухи, что его частенько видят у дома нашего хозяина, — с негодованием сказал Фарджалла. — Этот старик…

Но не успел он закончить фразы, как увидел направляющегося к ним артельщика и быстро сменил тему разговора.

— Ну что, ребята, уже готовы? Нынче у нас много работы, — сказал Тиндо, криво усмехаясь.

— Что за работа?

— Нужно забрать с причала цемент. В Мазизини строят дома для белых. Весь цемент должен быть отгружен им сегодня.

Как только все были в сборе, грузчики поспешили в порт, где, не теряя ни минуты, приступили к работе. В тот день им действительно пришлось попотеть. Они работали без отдыха до шести часов вечера. Им даже не удалось пообедать, если не считать съеденной на ходу вареной маниоки, купленной в Дараджани.

Машаву даже испугалась, увидев возвратившегося с работы сына. Его одежда была испачкана больше обычного, а лицо побелело, как у исполнительницы нгомы-килуа [13] Обрядовый женский танец, перед исполнением которого обсыпают лицо мукой. .

— Что случилось?

— А-а, — махнул рукой Рашиди, — цемент.