Александр Ильченко - Козацкому роду нет переводу, или Мамай и Огонь-Молодица

Там, где ещё сегодня поутру стояла покосившаяся избёнка Жданова, где ещё несколько дней назад весело пылал гончарный горн (позавчера стрельцами запечатанный на всё лето), уронив голову, ничего не видя и не слыша, замер старый Шумило.

Его сыны, чтоб не сидеть сложа руки, ковырялись в горячем и мокром после дождя пепле, движимые, видно, тщетной надеждой найти хоть что-нибудь из убогого своего скарба.

Аринушка, к отцу прильнув, то и дело окликала его, словно разбудить пыталась от жуткого сна:

— Тятя, а тятя!

Старый гончар не слышал.

Увидев Омелька, Арина кинулась к нему, заплакала, на миг прижалась к плечу, потом опять стала тормошить отца, крикнула братьям:

— Он пришёл!

Ибо его тут, видно, поджидали.

Они окружили Омельяна, вся семья Жданова, и так на него глядели, словно сей славный хохол мог хоть чем-нибудь пособить их беде.

— Когда в дорогу? — спросила воструха.

— Как рассветёт… во вторник.

— Ладно… — невнятно пробормотала девочка и выдернула из розовой мочки уха серебряную серёжку, всё своё богатство, и протянула её отцу: — Это вам! — потом вытащила другую и тоже отдала.

Старательно засунув свои коротенькие русые косицы под старую шапку, вытащенную, видно, из огня, затем что одна сторона её была заметно прихвачена пламенем, она сказала:

— Я пойду с ним.

Никто не отвечал.

— Тятя! Вы слышите? Я пойду с ним.

— Я вернусь за тобой погодя, — твёрдо сказал парубок. — Когда подрастёшь.

— Не доживу.

— Я вернусь.

— Чтобы стать, как и все мы тут, кабальным?

Аринка отвернулась.

И снова сказала отцу и братьям:

— Я иду с ним.

— Меня за город, — сказал Омелько, — далеко провожать будут стрельцы да стряпчие, да ещё какие-то государевы холопы… Тебя схватят!

— Я догоню тебя уже в лесу.

— Одна?

— Мы — с нею, — точно вдруг проснувшись после страшного сна, молвил Жданов. — Мы идём с тобой.

— На Украину? — удивился Омельян.

— А что нам теперь… здесь? — и он поднял черепок кувшина, размалёванного недавно ловкими руками Омелька.

— Не велено мне никого выводить. Ни из Москвы, ни с русских земель.

— Пустое, — перекрестившись, сказал Шумило Жданов. — Собирайтесь в дорогу, дети.

Сыны ответили:

— Какие сборы! Готовы…

— Так в путь.

Поспешая выбраться из города за короткую летнюю ночь, гончар Шумило Жданов сказал Омельку, что они через три дня встретятся в лесу, там-то и там, в надёжном месте, над речкою Лужа, за Малым Ярославцем, и вся семья Жданова — сам Шумило, двое его сынов и Аринка двинулись в дальнюю и безвозвратную дорогу.

Даже не оглянулись на пожарище.

Только Аринушка задержалась на миг.

Подождав, покуда братья с отцом отойдут малость, прижалась к Омельяну, поцеловала его и ускользнула, скрылась на берегу Яузы, уже осиянном бледной московской луной.

А чубатый Омелько улегся спать.

Дождик уже миновал, и молодой козак лёг на сырую горячую землю, что ещё дышала пожаром, ведь еще там и сям долизывали пепелище слабые языки пламени.

Снился ему Мирослав, весь в лунном молоке. Снился ему и месяц в полнолунье: круглолицый, хитрый, с лукаво прищуренным оком, с двумя тучками — слева и справа у его уст, тёмными и пушистыми тучками, похожими на пышные усы Мамая.

И голосом того же Мамая кто-то спрашивал:

— Куда девают полный месяц, когда народится новый?

— Крошат его на звёзды, — занесённой с Востока шуткой отвечал Тимош Прудивус.

Омельку даже смешно стало.

Но смех тот внезапно оборвался, ибо певец увидел пламя, ощутил его жар, почуял дым, — но это было вовсе не то пламя, что сейчас только сожрало Гончарную слободу в Москве.

То был костёр…

Разложенный под столбом… костёр, верно, святой инквизиции, такой же, какой видел когда-то Омельян в Милане.

А над огнём… снилось ему — прямо пред ним… стоял Тимош Прудивус, брат, стоял, привязанный к столбу, вертопляс и шут неразумный, милый да любимый Тимош.

Огонь уже лизал ему пятки.

Прудивус крикнул:

— Омельян, прощай!

И Омелько проснулся…

Уже светало.

Уже где-то, видно, и месяц раскрошили на звёзды.

А в ушах ещё звенел далёкий крик Прудивуса:

— Омельян, прощай!

Ранний июньский рассвет застал певца у возов с гранатами, оружием и порохом, во дворе Пушкарского приказа, где хлопотали охочие земляки с Малоросейки, что изъявили желание двинуться на Украину с обозом Омелька Глека.

Да и москвитян изрядная толпа поджидала его у Пушкарского приказа.