Исраил Ибрагимов - Тамерлан (начало пути)

Базарная площадь Кеша кишит людьми. Чеку (в гражданском) с приятелем и мальчиком Хамидом медленно продираются сквозь толпы людей. Взрыв хохота где–то неподалеку заставляет наших героев остановиться… Что это? Минуту — другую они буквально протискиваются вперед. И — вот! Перед ними на самодельной «сцене» самостийные «артисты» забавляют зевак кукольным представлением. И — каким!? Одна из кукол имеет большое сходство с эмиром Абдаллахом. И вся сценка, как сказали бы сейчас, антиэмировская. Суть сатиры кукольников — мягкость натуры эмира, любовь его к птичьему пению в ущерб государственным занятиям, ненужный поход в Хорезм, стремление перенести столицу в Самарканд — нечто, объединяющее все названное в единое. Словом, есть от чего веселиться зевакам базара… Чеку удивлен неприкрытой критике эмира… А вот, трое наших героев у другой толпы зевак, где некий мужчина — это напоминает современный Гайд–парк и подобные тусовки — во всю расхваливают Хаджи Барласа.

— До каких пор мы барласовцы будем довольствоваться объедками южан. Пусть достойнейший из достойных Хаджи Барлас укажет нам путь к победе! — призывает мужчина. И его слова вызывают едва ли не всеобщее ликование.

А вот наши герои у следующей группы горлопанов. Разница в том, что здесь «поют» дифирамбы соратнику Хаджи Барласа — Байану Сулдусу. Здесь, судя по всему, собрались карнаусовцы…

А вот — разнузданная группа воинов, явно разомлевших от кумыса, но, возможно, и еще от чего–то более горячительного (несмотря на мусульманское табу), терроризирует торговцев…

— Кто они? — спрашивает Чеку у прохожего.

— Это воины из тысячи Саллеха, — следует ответ.

У Чеку «отвисает челюсть»…

Приведенные выше эпизоды в сумме должны отразить политический реалий в Кеше, а значит и в Мавераннахре в целом…

Еще один эпизод из смутного времени: покои эмира Абдаллаха. Эмир Абдаллах и Тимур вдвоем, не считая, разумеется, стражу, застывшую у дверей.

— Мне кажется против меня восстало само небо, — говорит вконец расстроенный Абдаллах. Что хотят от меня ваш дядя Хаджи и… этот Байан! Что, мой сын?

— Их смутило ваше намерение…

— Сделать столицей великого Мавераннахра прекрасный Самарканд?

— Не только.

— Им нужна власть? Ха–ха–ха! — нервно, осушая великолепным платком влажные глаза, смеется Абдаллах. — Хорошо, я уступлю свое место, — показывает на трон. — Может это поможет им излечит мягкие места ниже спины, — ха–ха–ха! Да, простит им великодушный Аллах! За неблагодарность, за посеянные в сердцах мавераннахарцев семена смуты!.. Но что нужно простодушным людям!7 Разве замучил их голод!? Мор!? А… это животное… монгол… дикарь… Туглук… Тимур — тебе приходилось слышать об этом человеке?

— Но он еще и хан — кому не известен хан монголов?

— Хан Туглук Тимур и во сне не расстается с мечтой о Мавераннахре.

— Разве в состоянии ваш дядя противостоять монголам? Ха–ха–ха! Кто Хаджи Барлас… в сравнении с Туглуком Тимуром! С дикарем!? Чудовищем!? Плахой для Мавераннахра!?

Воцаряется довольно продолжительная пауза, которую прерывает все тот же Абдаллах. На этот раз он говорит тихо и обречено:

— Я хотел построить — Аллах тому свидетель! — великий Мавераннахр! И многое для этого сделал…

Тимур невольно, как бы нехотя, изобразил на лице нечто солидаризирующее с эмиром.

Абдаллах между тем продолжал:

— Но,… мой сын, я устал, устал, устал! Я решил… я решил покинуть… Кеш…

Долгая пауза и только чуточку метнувшиеся из стороны в сторону глаза стражника, да, как бы в насмешку, раздавшееся пение перепелки, говорили о том, что в покоях эмира отнюдь не остановилась жизнь.

Но вот Тимур отвечает, при этом чеканя каждое слово:

— Любое ваше решение я приму как сын и слуга.

На глаза Абдаллах наворачиваются слезы — он шепчет, как обыкновенный человек, обремененный житейскими нескладухами:

— …Я ненадолго… я вернусь…

Они медленно следуют по знакомому висячему саду и Абдаллах продолжает свою грустную речь:

— Мое убежище… мой сад… мои певуньи…

Абдаллах подходит к одной из клеток, достает испуганную птаху — молвит:

— Нет, нет, я тебя не собираюсь оставлять… мы покинем Кеш вместе…

А вот еще эпизод из смутного времени.

Толпы горожан перед дворцом эмира. Всеобщее ликование. Незнакомый старичок, опираясь на посох, спрашивает:

— Что здесь происходит, молодые люди?