Юрий Емельянов - Мифы и загадки Октября 1917 года

О том, что царское правительство ощущало уверенность в прочности своего положения после Кровавого воскресенья, свидетельствовала речь Николая II перед депутацией рабочих, которую он принял в Царском Селе 19 января. Признав, что «жизнь рабочего… не легка», что в ней «много надо улучшить», царь призвал слушателей иметь терпение. Он пообещал сделать «все возможное к улучшению быта» рабочих. Однако он тут же объявил: «Мятежною толпою заявлять мне о своих нуждах – преступно». Он винил рабочих, которые пришли 9 января на Дворцовую площадь и были расстреляны, в том, что они «дали себя вовлечь в заблуждение и обман изменниками и врагами нашей страны». Вместо того чтобы осудить жестокую расправу, наказать ее организаторов или хотя бы выразить соболезнование жертвам, их родным и близким, Николай II заявил: «Стачки и мятежные сборища только возбуждают безработную толпу к таким беспорядкам, которые всегда заставляли и будут заставлять власти прибегать к военной силе, а это неизбежно вызовет и неповинные жертвы». В конце речи Николай II милостиво прощал «вину» рабочих, которые приняли участие в шествии 9 января.

В этой короткой речи царь фактически отверг требования рабочих, которые были изложены в их петиции. О созыве Учредительного собрания, избранного в ходе всеобщих, прямых и тайных выборов, гражданских свободах, 8-часовом рабочем дне, обязательном государственном образовании для всех и многом другом царь не сказал ни слова. Даже туманное обещание царя позаботиться об улучшении быта рабочих умерялось его призывом «быть справедливым… к вашим хозяевам и считаться с условиями нашей промышленности». Одновременно царь продемонстрировал готовность по-прежнему действовать так же жестоко, как действовали его войска 9 января.

До сих пор неизвестно, когда правительство приняло решение осуществить резню в центре столице империи, продемонстрировав свое нежелание считаться с правовыми нормами, законом, моралью и человечностью по отношению ко всем, кто выступал за осуществление насущных политических, экономических и социальных преобразований. Вероятно, кое-что мог бы разъяснить на этот счет Георгий Гапон. Ведь он не только был причастен к подготовке петиции, в которой были перечислены основные требования революционных сил. Гапон мог бы рассказать, кто помог ему собрать эти требования, соединив их с ультимативными приказами (в частности, чтобы император явился на встречу в определенный час и дал клятву об исполнении всех перечисленных в петиции реформ). Приказной тон петиции был удобен правительству для предъявления участникам шествия обвинений в мятеже. Этим и воспользовался император в своей речи 19 января. Гапон мог рассказать о том, кто посоветовал ему повести шествие 120 тысяч человек в заранее заготовленную ловушку.

Вскоре после Кровавого воскресенья священник бежал за границу и там выпустил автобиографическую книгу «Моя жизнь», в которой постарался изобразить себя в наиболее благовидном свете. В то же время в этой книге Гапон не скрыл своего знакомства с начальником московского охранного отделения С. В. Зубатовым. Известно, что еще в 1901 г. по предложению Зубатова в стране стали создаваться рабочие организации, выступавшие в защиту своих экономических требований, но одновременно сохранявшие преданность царской власти. Зубатов стал активно использовать Гапона в деятельности создаваемых им рабочих организаций. Хотя в своих воспоминаниях Гапон утверждал, что он стремился сохранять самостоятельность в своих действиях, он признал, что после многочисленных встреч с Зубатовым он «стал организовывать группу будущих вожаков, частью из зубатовцев, частью из своих людей, и подготовлять их путем частых собеседований к будущей деятельности».

Хотя летом 1903 г. зубатовские рабочие организации были ликвидированы, а сам Зубатов был отстранен от должности, историки Б. К. Эренфельд и Ю. И. Кирьянов утверждали в «Советской исторической энциклопедии», что создание в 1904 г. «Собрания русских фабричных рабочих Санкт-Петербурга» во главе с Г. Гапоном было «рецидивом зубатовщины». Как протекал этот «рецидив», историки не поясняли. Между тем есть веские основания полагать, что «Собрание» Гапона и он сам находились под неусыпным контролем полиции. Не исключено, что отказ от «зубатовщины» был вызван ростом революционных настроений в рабочей среде, которые уже не могли быть сдержаны проповедями классового мира. Поэтому полиция посылала своих агентов в ряды революционных организаций не только для того, чтобы получать о них информацию, но и направлять их деятельность.