Борис Сударушкин - Последний рейс «Фултона»

Тихон заметил – к Лобову подошла женщина, открывшая им дверь в зимний сад. Что-то сказала на ухо и вернулась в зал.

Командир на секунду задумался. Дернув козырек фуражки, принял решение, подозвал к себе Тихона и парнишку, с которым они сидели за кадкой.

– Минодора, работница с ткацкой, узнала, что меньшевики и эсеры хотят сорвать голосование. Вероятней всего, отключат свет. Соберите в доме все керосиновые лампы, все свечи – и сюда. Ясно?

– Сделаем, – закинул Тихон винтовку за плечо.

– А вот винтовочки оставьте.

– А если полезут?

– Кулаки-то на что?..

Но и кулаки не потребовались, через полчаса ребята стащили в зимний сад около десятка свечей, дюжину керосиновых ламп. И вовремя. Только начали подсчитывать голоса – люстра в зале погасла.

– Зажигай, – приказал Лобов.

И зал осветился неровным светом ламп и свечей, на стенах и потолке задвигались огромные тени.

Лаптев и Савинов зашныряли между рядами, зашушукались. На антресолях шумит, ругается эсеровская дружина. Алумов туда-сюда ходит вдоль стола президиума, нервно потирает вспотевший лоб.

И вот поднимается председательствующий:

– Большинством голосов принята резолюция о передаче власти Советам!..

От крика и свиста гаснут свечи. Савинов, задевая стулья, бежит к трибуне:

– Мы опротестовываем результаты голосования. Подсчет сделан неправильно!..

– Обман!

– Подтасовка! – вторят с мест эсеры и меньшевики.

Неожиданно вспыхивает люстра. Табачный дым ест глаза, чадят непогашенные керосиновые лампы. Шум не утихает, волной перекатывается от стены к стене, бьется в оконные стекла, за которыми брезжит пасмурный рассвет.

Товарищ Павел весело бросает в зал:

– Большевики не против, давайте переголосуем. Кстати, для сведения: возле электрощита мы поставили красногвардейца с винтовкой…

За резолюцию большевиков голосуют восемьдесят восемь депутатов. За резолюцию меньшевиков и эсеров вместе – сорок шесть.

Принимая новую власть, бьют в натруженные ладони рабочие. Отставив винтовки, дружно хлопают солдаты и красногвардейцы. Минодора, работница с ткацкой фабрики, машет над головой красной косынкой. Рядом, без фуражки, стоит Лобов и молча улыбается.

Шум такой, что Тихону начинает казаться: еще немного – и звонкие хрустальные подвески на огромной люстре солнечными лучами брызнут во все стороны.

– Посеяли ветер – пожнете бурю! – пугает Савинов.

– Социалисты-революционеры снимают с себя полномочия членов Совета! – вскакивает Лаптев.

– Не застите свет, господа! – кричит им товарищ Павел. – Идет наша, пролетарская революция!..

Меньшевики и эсеры демонстративно покидают заседание Совета.

Следом, гремя прикладами и матерясь, скатилась с антресолей эсеровская дружина…

Было уже утро, когда красногвардейцы вышли из губернаторского особняка, построились на смотровой площадке, нависшей над крутым волжским откосом. От Волги тянуло холодом, ветер гнал по набережной последние листья и обрывок кадетской газеты «Голос».

– Спасибо, красногвардейцы! – обратился к ним товарищ Павел. – Это хорошо, что дело обошлось без выстрелов. Кто стекло разбил?

– Я, – потупился Тихон. – Случайно… Замешкался…

– А вышло в самое время. Только, думаю, меньшевики и эсеры не утихомирятся, возни много будет. Да и не только с ними. Так что, красногвардейцы, ваши винтовки еще нужны революции…

Красногвардейцы арестовали губернского комиссара уже не существующего Временного правительства. Только проводили его в тюрьму – объявился заместитель, генерал Маслов. И этот начал вредить новой власти. Отряду Лобова поручили арестовать генерала.

Вошли в губернский комиссариат, открыли дверь в кабинет – Маслов, одетый в белую черкеску, перетянутую ремнем с кожаными ножнами, даже головы не повернул. Что-то пишет за столом, будто очень занятый.

Лобов подошел к нему, заглянул в бумаги и с вежливой издевкой спросил:

– Извините за беспокойство. Что изволите писать, ваше превосходительство?

Генерал презрительно оглядел его от фуражки со звездочкой до сапог, но все-таки ответил:

– Подписываю ассигновки на выдачу денег из казначейства.

– Если не секрет – кому?

– Городской управе и духовной консистории.

Лобов присвистнул, сдвинул фуражку на затылок.

– А, собственно, зачем вы сюда явились? Какое вам дело до того, чем я занимаюсь? – задавал Маслов вопросы, суетливо перебирая бумаги на столе.