Борис Сударушкин - Последний рейс «Фултона»

– В парке пусто. У входа с набережной солдаты толкутся.

– Что делают?

– Курят да лаются.

Лобов дернул козырек фуражки, приказал:

– Цепью, в затылок за мной. И чтобы ни звука…

Бесшумно, тенями проскочив в парк, затаились за черными стволами деревьев. Через паутину голых, общипанных ветром ветвей просматривалась задняя стена губернаторского особняка. Ярко отливали желтизной окна верхнего, третьего этажа. Слева и справа ко второму, окна которого чуть процеживали свет, двумя растянутыми подковами вели каменные подъезды с перилами. Окна первого этажа были темны.

Убедившись, что отряд не заметили, Лобов подвел красногвардейцев к левому подъезду. Постучал в дверь – она тут же открылась.

Мимо скуластой женщины в красной косынке прошли в комнату с окнами в зал заседаний. На руках внесли сюда и «максим».

Вместе с парнишкой, которого Лобов посылал в разведку, Тихон на корточках пристроился за пузатой, обитой обручами кадкой с землей. С любопытством огляделся по сторонам. Кадками была заставлена вся комната. Из них поднимались причудливые растения, каких Тихон и не видывал раньше.

Одни были похожи на деревья с мохнатыми стволами, другие ветвились кустарником. Листья, большие и широкие, как лопухи, вытянутые, как осока, и толстые, словно из воска, сплетались над головой, закрывая потолок.

Запахи ванили, камфоры и лимона смешались в такой крепкий настой, что Тихон чуть не чихнул, едва удержался, ткнувшись носом в рукав куртки.

– Где это мы? – шепотом спросил он соседа.

– В зимнем саду. Губернатор тут всякие растения выращивал, которые и зимой цветут.

– А разве такие есть?

– Есть, только не нашенские, а заграничные.

– Две широченные двери зачем-то. Одной бы за милу душу хватило, – по-хозяйски рассудил Тихон.

– Сказывают, губернатор сюда прямо из парка на лошадях в одну дверь въезжал, а через другую выезжал.

– А ты откуда все знаешь? – покосился Тихон на парнишку. Был он примерно одного с ним возраста, но низенький, в строю они на разных флангах стояли. – С губернатором чаи распивал?

Парнишка хоть и уловил в голосе Тихона недоверие, но не обиделся, пояснил:

– Я в феврале его превосходительство князя Оболенского арестовывал здесь. Не один, конечно…

Теперь с завистью, уважительно посмотрел Тихон на неказистого красногвардейца. Повезло человеку – самого губернатора свергал. А Тихону и похвастать нечем. Не рассказывать же, как с обезоруженного рабочими пристава Зеленцова погоны сдирал. Не велика заслуга.

– Интересно получается, – вслух размышлял Тихон. – В Питере – Зимний дворец, здесь – зимний сад.

– Теперь они свое везде отзимовали.

– А ну, тише вы! – цыкнул на них Лобов.

Через окна и застекленные двери голоса выступающих сначала доносились приглушенно. Но страсти накалялись, ораторы говорили все громче, все энергичней бросали слова в переполненный, прокуренный зал. Чтобы слышно было еще лучше, красногвардейцы открыли широкие форточки.

У стен толпились солдаты с винтовками, лица угрюмые, усталые, заросшие щетиной. На ораторов смотрят исподлобья, подозрительно, перебивают их криками, бьют прикладами винтовок в паркетный пол.

Вверху, на антресолях, где во время губернаторских балов сверкал трубами оркестр, засела эсеровская дружина. Шарят по залу злые глаза, лакированными козырьками поблескивают фуражки лицеистов. Из-за высокого барьера высовываются вороненые дула винтовок.

В первых рядах, напротив президиума, депутаты понарядней – белые манишки, ухоженные бороды, пенсне. За ними – рабочие депутаты, представители фабричных и заводских комитетов. Вскакивают с мест, разгоняют руками табачный дым, рвут на жилистых шеях черные косоворотки.

Над столом президиума захлебывался колокольчик, под ударами разгоряченных кулаков вздрагивала фанерная трибуна, от криков дрожали, посверкивая, хрустальные подвески на бронзовой люстре.

Одни выступающие призывали немедленно, сегодня же, передать власть Советам, поддержать революционный Петроград. Другие яростно твердили, что это преждевременно, что это будет самоубийством Советов. Третьи голосили по Временному правительству, почем зря ругали большевиков.

Четвертые, видимо, и сами не понимали, чего же им надо, – под сурдинку крыли и большевиков, и меньшевиков, и Керенского. Или с умыслом запутывали других.

И неясно было, чье мнение возьмет верх, за кем пойдут депутаты.

Из президиума выкатился к трибуне «вождь» городских меньшевиков Савинов – розовый, упитанный, с мокрыми губами. Раздувая глянцевые щеки, раскатистым «р» застрочил по депутатам: