Борис Сударушкин - Последний рейс «Фултона»

– Вчера в проливной дождь баржа сорвалась с якоря и причалила в районе расположения красных. – Седовласый генерал с каким-то особым вниманием посмотрел на молоденького немецкого офицера и повысил дребезжащий голос: – Остался, господа, единственный выход – сдаться в плен Германской империи, с которой Северная Добровольческая армия, верная своему союзническому долгу, формально находится в состоянии войны…

Лейтенант Балк ждал чего угодно – только не этого. Правильно ли он понял генерала? Не подвело ли его знание русского языка?

– Я, видимо, не понял, герр-генерал, – наморщил он гладкий лоб. – Я есть сам военнопленный… Я не могу брать вас в плен. Мои зольдат безоружные…

– Из плена освобождаем, винтовками обеспечим. От вас требуется одно: взять нас в плен и с первым эшелоном отправить в Германию, спасти от большевистской мести.

– Мне надо думать, – растерялся Балк.

– Мой адъютант проводит вас в кабинет. Через четверть часа мы ждем ответа, – закончил Маслов.

Барановская молитвенно сложила на груди руки:

– Пожалейте нас, господин лейтенант! Мы не останемся в долгу…

Начальник контрразведки не выдержал этой мелодрамы и буркнул:

– Черт знает что!

Шаркая по ковру грязными сапогами, из угла в угол заходил по тесному кабинету. Остальные осуждающе посмотрели на Сурепова и опять – с мольбой и надеждой – на Балка.

Он кивнул всем сразу, вышел следом за адъютантом в соседнюю комнату.

«Какой-то бред, анекдот, – думал лейтенант, оставшись один. – Рассказать в Германии – никто не поверят… Они сошли с ума!..»

Но тут мысли Балка приняли новое направление. Кто он сейчас? Простой лейтенант, которых в Германской империи хоть пруд пруди, как говорят эти русские. И вот он, Балк, арестует в центре России целый штаб! Это произведет в Берлине небывалый эффект, повышение по службе обеспечено.

Это с одной стороны. А с другой стороны, рискованно, как бы большевики, а они люди решительные, за укрывательство мятежников его самого не расстреляли. Но ведь есть Брестский договор! – вспомнил лейтенант.

Ровно через четверть часа Балк решительно вошел в кабинет генерала. Все лица – блестящие от пота и белые, как гипсовые маски, – повернулись к нему. Маслов нервно потрогал газыри на черкеске, словно проверяя, на месте ли они.

Лейтенант щелкнул каблуками и торжественно объявил:

– Действуя от имени императора Вильгельма, объявляю вас, господа, военнопленными!

– Ура! – не к месту крикнул Савинов.

Генерал Маслов поморщился, с отвращением посмотрел на потного меньшевика и первый подошел к немецкому лейтенанту.

– С уважением, господин офицер, пожму вашу мужественную руку, – сказал он и добавил, прочитав тайные мысли лейтенанта: – Уверен, ваше начальство по достоинству оценит этот подвиг…

За генералом, строго соблюдая субординацию, к Балку по очереди подошли остальные. Барановская расчувствовалась, чмокнула немца в щеку:

– Спаситель! Спаситель вы наш!

И тут радужное настроение руководителей мятежа подпортило колючее замечание Сурепова – обрюзгшего, заросшего, как кабан, сивой щетиной:

– Христос в немецких портках?! Господи! До чего докатились! Не клюнут большевики на такую дешевую приманку. Знаю я их…

– Что вы предлагаете взамен? – с надеждой спросил Маслов.

Начальник контрразведки не ответил. Как бы давая всем понять, что он в этом спектакле не играет, заложил руки за спину и отвернулся к окну.

Во дворе штаба офицеры Сурепова сжигали документы контрразведки. Красное пламя освещало перемазанное гарью лицо Поляровского, руководившего этой последней операцией. Сурепов не сразу признал ротмистра – тот был уже в штатском. Мысленно начальник контрразведки похвалил сообразительного офицера, подумал: «И мне пора».

Савинов зачастил, тряся отвислым подбородком:

– Теперь, господа, нам надо помочь нашему спасителю-лейтенанту составить документ, на основании которого он возьмет нас в плен…

Пошли в ход самые напыщенные обороты. Балк даже обиделся в душе, что в текст обращения за его подписью ему не удалось вставить ни словечка.

Долго ломали головы над последней, завершающей фразой. И тут отличился Савинов, продиктовал с пафосом в голосе:

– «…Да займутся обыватели многострадального города вновь своими делами и заживут с полной надеждой на лучшее будущее!»

– Замечательно! – восхитилась Барановская.

Неожиданно Сурепов рассмеялся. Хохотал долго, до слез. Потом вытер глаза грязным носовым платком, положил фуражку и портупею с пустой кобурой на край стола.