Иван Аврамов - Ошибка Перикла

Ветер усилился. «Царь-море», [189] Так греки называли Эгейское море. обрастая белопенными чубами волн, легко несло на себе грозные Перикловы корабли. Берег отдалялся, и на еще недавно изумительно зеленые горы уже ложился серый налет дымки. Сильнее заскрипели мачты в своих гнездах. Выпукло, как бока амфоры, надулись паруса. Гребцы отдыхали. А Перикл, чье уединение никто не нарушал, думал о том, как встретят его Афины.

Потидея, этот крепкий коринфский орешек, оказалась афинянам не по зубам. И хоть более года назад под ее стенами был наголову разбит сводный отряд потидейцев, коринфян и македонцев, предводительствуемых вероломным царем Пердиккой (он, прежде пребывавший в тесной дружбе с Афинами, сильно обиделся за то, что те вошли в тесные сношения с его врагами — еще двумя македонскими царьками Филиппом и Дердой), сам город взять все же не удалось. Потидея словно попала в двойной каменный капкан: свои-то, родные стены обороняли, зато две другие, наскоро возведенные приступающими к долгой осаде афинянами, надежно отрезали ее, расположенную на узком, как змея, перешейке, от внешнего мира. Ни Каллий, который, кстати, здесь и сложил свою голову, ни потом Формион, приведший сюда 1600 гоплитов, так и не смогли овладеть Потидеей. Правда, всласть погуляли по Халкидике, [190] Полуостров, где находится Потидея. опустошая ее не хуже, чем спартанцы Аттику. И вот теперь сюда прибыл с войском Гагнон, сын Никия, а Клеопомп, сын Клиния, привел к фракийским берегам свою эскадру. Сюда же, в составе войска Гагнона, был направлен и конный отряд Гиперида.

— Скажи-ка, бравый Сострат, овладеем ли мы когда-нибудь этой проклятой коринфской твердыней или нет? — сняв железный шлем с алым султаном и утирая тыльной стороной ладони пот со лба, вопросил Гиперид.

— Как знать, доблестный Гиперид. Возможно, добрую службу сослужат осадные машины — Гагнон не поленился захватить их с собой, — ответствовал Сострат, лицо которого за эти месяцы исхудало и покрылось темным, как бронза, загаром. — Боюсь, впрочем, что Гагнон, который всего несколько дней как из Афин, привел сюда под уздцы троянского коня. Темная лошадка может явить свое темное нутро и нам, и тем ребятам, что торчат здесь уже больше года.

— Сколь догадываюсь, ты имеешь в виду эту проклятую…чуму?

— Ты не ошибся, Гиперид. От копья, стрелы или меча ты или я еще способны уберечься, но вот чума поражает человека как ударом молнии. Даже и не знаю, как там в Афинах мои, живы ли.

— Мне легче, — признался Гиперид. — Меня дома никто не ждет, разве что старуха-мать. Эге, Сострат, не к нам ли это мчится гонец? — Оба внимательно принялись всматриваться — всадник так нахлестывал коня, что тот несся бешеным аллюром. — Да, я не ошибаюсь. Это Асопий, посыльный Гагнона.

— Приказ стратега: завтра, едва рассветет, идем на приступ. За вами, храбрейшие из храбрых, стена, обращенная к Паллене. [191] Западная часть Халкидики.

— Он хочет бросить конницу на стены? — изумился Гиперид, водружая шлем обратно на голову так, словно штурм Потидеи начнется с минуты на минуту.

— Коней оставите неподалеку. Наше войско редеет на глазах. Чума косит всех без разбору. Благодарите богов, что она еще щадит вас.

— Завтра, чувствую, она примется и за нас, — проворчал Гиперид, обращая на Сострата многозначительный взгляд — вот, мол, тебе, братец, и продолжение нашего разговора. — А что, так велики потери, что Гагнон намерен заткнуть дыру конниками?

— За последние пять дней умерли четыреста гоплитов. [192] Как утверждает Фукидид, за 40 дней в результате болезни из 4000 тяжеловооруженных воинов умерло 1500 человек. Боюсь, скоро осаждать Потидею будет просто некому. Итак, готовьтесь к бою. Гагнон также велел сказать, что он возлагает на вас большие надежды.

Гонец умчался, торопясь оповестить другие боевые порядки, а Гиперид и Сострат, который после сражения у Фригии стал правой рукой командира, поехали готовить отряд к завтрашнему кровопролитному дню.

Ах, если бы рубака-воин, отважный атлет Гиперид был бы способен проникнуть в душу своего ближайшего помощника, то вряд ли он столь безоглядно доверялся бы ему. Сострат, внешне оставаясь дисциплинированным, исполнительным, умелым солдатом, сейчас воевал через силу. Смерть, конечно, страшит любого, но закаленный воин неизбежно смиряется с мыслью о ней. Так когда-то было и у Сострата, но вот только теперь он начисто отвергал саму мысль о гибели. Он хотел жить, потому что наконец-то у него появилось то, о чем раньше не смел и мечтать: богатство. Поэтому Сострат мысленно вздрогнул, когда Гиперид, прекрасный, как молодой бог, обратился к нему с неожиданной просьбой: