Иван Аврамов - Ошибка Перикла

Аспасия в этот вечер принимала гостей. Ужин был устроен на свежем воздухе, прямо посреди сада, под могучим столетним платаном. За скромно накрытым столом, который располагал не к веселью, а умной неторопливой беседе — вино, каленые подсоленные фисташки, фрукты в вазах, на низких скамьях восседали несколько человек. Чуть опередив Перикла, раб успел зажечь установленные на невысоких треножниках светильники, и в их колеблющемся свете Олимпиец различил знакомые и незнакомые лица: слева от Аспасии сумрачный, малоразговорчивый Еврипид, справа — ни на миг не выпускающий из своих рук нить беседы, уже основательно в подпитии молодой философ Сократ, так похожий своим милым уродством на сына Пана и нимфы Силена, что Перикл даже вздрогнул: умница, конечно, но в некоторых странностях ему не откажешь. Неопрятен, совсем не заботится о том, как выглядит — пришел в гости в том же одеянии, в коем с утра хлопотал у себя по дому. Может, это своеобразный вызов всем, кто его лицезреет, а, вполне вероятно, просто плоды воспитания: что возьмешь с сына каменотеса и повитухи? Центр вселенной для Сократа сейчас Аспасия — он повернулся к ней так, что, кажется, сидит не сбоку, а прямо напротив. Юный Алкивиад являет собой полный контраст мудрецу, над которым так откровенно посмеялась природа — как безупречной своей красотой, так и ослепительно-белым, как снег на Олимпе, хитоном. Остальные двое — наверняка заезжие философы или поэты откуда-нибудь из Милета или Эфеса. Еще оставаясь незамеченным, Перикл услышал, как Аспасия, поправляя в волосах золотую застежку, задумчиво, ни к кому конкретно не обращаясь, вопросила:

— Что, интересно, сейчас поделывает в далеком Лампсаке наш несравненный Анаксагор? И жив ли он?

— Да, мудрая Аспасия, «Разум» жив. Я не успел сказать тебе, что еще весной навестил его, — ответил один из незнакомцев. — Тогда я еще не ведал, что мне посчастливится побывать в Афинах и посетить твой дом. Он часто вспоминает тебя с Периклом и, несомненно, знай он о моем приезде сюда, передал бы вам привет. Анаксагор по-прежнему занят «семенами» вещей. Открытое им ранее он теперь расширяет и углубляет. Вселенский ум — «нус» ответствен за беспрестанные вихри, благодаря которым одни «спермата» [165] Семена. соединяются с другими в строго предписанных пропорциях, а потом снова разлучаются. Это вечное движение — основа всего не только на земле, но и на солнце, на луне.

— Я взял от Анаксагора безмерно много, — заметил Сократ, по-простецки, как ремесленник, утирая растопыренной короткопалой пятерней пот со лба. — Он интересен и самобытен, он, без преувеличения, велик. И все же я чем дальше, чем больше отдаляюсь от него. В самом предмете исследования. Как Селена пробуждает, хочет он того или нет, лунатика и затем ведет его неведомо куда по узкой и скользкой тропе или гибельно-опасному карнизу здания, так и меня влечет и засасывает с головой омут души человеческой. Убежден, если каждый познает самого себя, в мире многое изменится к лучшему. Добродетель появляется лишь тогда, когда человек, разобравшись в самом себе, получает в награду, как земледелец отделенные от плевел злаки, знание, что скрывается за добром, а что таит в себе зло. Я вижу себя повивальной бабкой истины, а придти к ней можно лишь через тысячу сомнений.

— Скажу лишь одно — я, дорогой Сократ, заинтригован твоими рассуждениями, — произнес неожиданно вышедший из тьмы Перикл, который с улыбкой оглядел всех присутствующих. — Простите, что я выскочил сейчас, как бог из машины, [166] Здесь — внезапно. и считайте: я с самого начала слышал то, о чем здесь говорили. Рад, что услышал весточку о моем друге Анаксагоре.

— Стратон из Милета, ритор, — отрекомендовался тот, который навещал изгнанного философа. — А это, — он кивнул на второго незнакомца, — Аристон из Элиды, поэт и мыслитель. День сей, о, справедливейший из справедливых, станет для нас незабываемым. Ведь мы воочию зрим и тебя, о коем столько наслышаны, и блистательную Аспасию.

— Продолжим, однако, прерванную беседу, — обворожительно улыбнулась Аспасия и устремила на Сократа умные лукавые глаза. — Правда ведь, что твоя мать Фенарета была повитухой?

— Совершенно верно, — подтвердил тот. — Как и то, что родитель мой Софрониск из Алопеки, всю жизнь имел дело с камнем. Да, мать моя приняла сотни, если не тысячи, новорожденных.

— Значит, ты унаследовал ее ремесло. Только новорожденным для тебя остается один и тот же младенец — истина. Разум и душа являют ее на свет еще с большими муками, нежели женщина исторгает из лона свое дитя. Мне рассказывали, Сократ, что в последнее время ты очень сдружился с Еврипидом. Неспроста, думаю. Еврипид, как и ты, любит покопаться в потемках человеческой души. Разве «Медея» тому не подтверждение?