Иван Аврамов - Ошибка Перикла

Перикл покидал Пникс в сопровождении стратегов Клеопомпа, сына Клиния, Протея, сына Эпикла, Каркина, сына Ксенотима и поэта Софокла, которому должность стратега тоже была знакома.

— Вряд ли спартанцам понравится наш ответ, — невесело произнес Софокл. — Стало быть, война близко-близко.

— Другого выхода, любезный Софокл, просто-напросто нет, — ответил Перикл. — Согласиться с претензиями лакедемонян — значит признать себя виновными, другими словами — вынужденно погрешить против истины. Пойти на уступки означает проиграть войну, еще даже не обнажив меча.

— Мы сильны как никогда, — заносчиво, будто рядом с ним находились не друзья, а враги, заметил Протей. — Вдумайтесь-ка: у нас триста боевых триер! Тринадцать тысяч гоплитов — я не принимаю в расчет тех, кто служит в крепостных гарнизонах! Лучников — около двух тысяч, конников — тысяча двести! Столь неприступных защитных сооружений, как наши «Длинные стены», Фалерская, да еще вокруг Пирея стена, Эллада еще не знала — сто семьдесят восемь стадиев, практически всюду охраняемых шестнадцатью тысячами воинов! А войско союзников, на которое мы вправе рассчитывать? Нет, друзья, лакедемонянам не поздоровится.

— Ты, Протей, еще молод и излишне запальчив, — мягко укорил военачальника Перикл. — Я уже говорил в собрании, что мы, несомненно, сейчас сильнее и богаче наших отцов и дедов.

— Позволь уточнить, благороднейший сын Ксантиппа, сколько у нас на Акрополе чеканного серебра? — поинтересовался Клеопомп.

— Не менее шести тысяч талантов. Прибавь к этому золото и серебро в слитках, даренные городу в разные годы, храмовую утварь, трофейные драгоценности — это еще пятьсот талантов. И все же…

— Что — все же? — вопросил Софокл, всегда чутко улавливавший настроение своего друга.

Перикл остановился, обратив на поэта долгий испытующий взгляд.

— Когда-то и милетцы были храбрыми… [163] Широко употребляемое в описываемое время выражение, означающее — с иронией или ностальгией вспоминать о былом величии. Мне вовсе не хочется, чтобы через какое-то время это изречение было применимо и к Афинам.

— Ты боишься, что Спарта одержит верх?

— Что будет, то и будет. От судьбы и необходимости не убежать — так, кажется, выразился твой вечный соперник Еврипид? Прекрасно, кстати, сказано — не так ли, Софокл?

На что тот, слегка уязвленный — длинное лицо, кажется, вытянулось еще больше, отреагировал мгновенно, говоря о себе в третьем лице:

— А Софоклу, между прочим, принадлежат слова: «Против судьбы не восстанет даже Арес».

— Сдаюсь! — шутливо воскликнул Олимпиец. — Воистину, вы с Еврипидом достойны друг друга. Но о чем я хотел сказать? Ах, да! Если откровенно, то я боюсь, что наша война со Спартой, сколько бы не продлилась, окончится кадмейской победой. [164] То есть победой без победителей. Кадмея — крепость Фив, где, согласно мифу, убили друг друга в поединке братья Этеокл и Полиник, оспаривавшие власть над Фивами.

— Но почему? — недоуменно спросил доселе хранивший молчание Каркин.

— А разве так трудно догадаться, дорогой Каркин? Драку начнут двое, но не успеешь моргнуть глазом, как вся Эллада превратится в кучу малу. Наша мощь и мощь Спарты примерно одинаковы. Война обессилит обе державы, и тут же найдется кто-то третий, для кого и афиняне, и лакедемоняне станут легкой добычей. Такое развитие событий я не исключаю. И я бы очень не хотел, чтобы когда-нибудь стало притчей во языцех: «Когда-то и афиняне были храбрыми…»

Уже расставшись со спутниками и замедлив шаг, дабы не оступиться ненароком на ночной улице, освещаемой зыбким светом смоляных факелов, которые несли два раба, Перикл подумал, почему же так разобщены эллины, чтущие одних и тех же богов и поклоняющиеся общему для всех святилищу Аполлона в Дельфах. Правда, у каждого города-полиса свой божественный покровитель — может, отсюда берут начало нескончаемые распри, ведь обитатели Олимпа, как твердят древние мифы, тоже, если разобраться, мало чем отличаются от людей. Они шаловливы, ревнивы, завистливы, мстительны, они отличаются от людей разве что своей властью над ними да бессмертием. Перикл даже вздрогнул от очередной, несомненно крамольной мысли: боги…способны ли служить боги примером для простых смертных? А что, если эллинам нужен не целый сонм богов, а один-единственный — высокий, недосягаемый, чистый, незапятнанный? Только где, в какой неведомой земле его отыскать? Тогда, глядишь, все без исключения города-полисы, без каждого из которых немыслима мать-Эллада, все близкие и дальние колонии, начиная с Великой Греции, Ионии и боспорских владений, соединились бы в один твердо сжатый, непобедимый кулак, в одну щедро налитую благодатными соками виноградную гроздь. «О, всемогущий Зевс-Громовержец, прости меня, святотатца! — испугался, взмолился Перикл. — Сам не понимаю, как эти нечестивые мысли взбрели в мою неразумную голову». И он постарался напрочь забыть о том, что минутой раньше предстало перед ним в виде странного, весьма опасного озарения.