Джон Биггинс - Двуглавый орел

Впервые я заметил это утром, примерно через час после рассвета, когда поезд остановился, чтобы набрать воду на станции, в широкой, продуваемой сильными ветрами ложбине, известной в те времена как Адельбергский перевал, где железнодорожная линия из Вены пересекает последнюю горную гряду перед Триестом. Эхо глухих ударов, казалось, отражалось от поросших кустарником и выветренных известняковых склонов и доносилось до нас сразу со всех сторон: не отчетливый грохот или постукивание, как я ожидал, а слабое, зловещее, едва слышимое дрожание воздуха, нерегулярное, но непрерывное, как будто где-то далеко над горами трясут огромный кусок жести.

Это подсказало мне - если оставались вообще какие-либо сомнения — что мы приближаемся к зоне военных действий. Стояла последняя неделя июля 1916 года, и всего в десятках километров от нас, вдоль долины реки Изонцо, итальянская армия готовилась к следующему наступлению на линии обороны юго-западных границ нашей великой многонациональной империи. В это время я направлялся к расположению армий, стоявших прямо за Адельсбергом.

Вскоре, как и примерно еще тридцать миллионов человек, я стану гражданином нового государства, которое создали в центре Европы полтора года назад. Фронт длиной в сотни километров, но иногда шириной лишь в несколько метров, сейчас змеился от севера Франции через болота Волыни и горные хребты Альп — диковинная страна, чьи жители были исключительно мужчинами, в основном до двадцати пяти лет, с такой высокой смертностью, что уровень популяции мог поддерживаться лишь постоянной иммиграцией. Это странная, непонятная территория, где люди живут под землей, работают по ночам и спят днем, ведь их неминуемо поджидает смерть, стоит выйти наружу хоть на несколько секунд. Это была еще и голодающая страна, которая не производила ничего, но потребляла так много, что весь мир был вынужден ее кормить. Вскоре я пересек её границы и стал одним из граждан. И оставался им довольно долго.

Поезд снова выехал со станции в дымной пелене и вскоре прогромыхал по пяти тоннелям за Адельсбергом, где железная дорога пробивалась сквозь цепочку горных пиков. Через некоторое время поезд с визгом остановился у низкой платформы на станции Дивакка. За последние шестнадцать лет я много раз делал там пересадку, поскольку в Дивакке соединялись линии, ведущие по полуострову Истрии, и главная австрийская железная дорога к основной базе флота в Поле. Но тем утром всё было по-другому: я ехал только до Дивакки, здесь мне следовало сойти с поезда и направиться в малоизвестный городишко Хайденшафт, примерно в двадцати пяти километрах, а оттуда — в еще более сомнительное и богом забытое место под названием Капровидза, такую дыру, что я не смог найти ее даже на самых крупномасштабных картах региона Кюстенланд.

Мое прибытие в Дивакку в то утро отличалось от прежних поездок лишь тем, что теперь я сходил с поезда другим человеком. Раньше я путешествовал как обычный лейтенант военно-морского флота Оттокар Прохазка, сын чешского почтового служащего из небольшого городка на севере Моравии.

Теперь же, хотя я по-прежнему являлся всего лишь линиеншиффслейтенантом по званию, я стал кем-то гораздо большим по социальному статусу: Оттокар Прохазка, барон фон Страхниц, кавалер самого редкого и наиболее ценного ордена старой монархии за мужество в бою, рыцарского креста Марии Терезии. За несколько дней до этого император лично наградил меня в Шёнбрунне в знак признания моих заслуг той ночью несколько недель назад, когда я сбил итальянский дирижабль над Венецией, а также вдобавок торпедировал их подводную лодку.

Честно говоря, мне было тяжело свыкнуться с внезапным повышением до дворянского титула и сопутствующей славой. Прошлым вечером я пытался по-тихому покинуть Вену — отчасти потому, что всего два дня назад женился. Но тихое прощание с женой было невозможно, в особенности когда на Южном вокзале собралась такая толпа — охотники за автографами, фотографы со вспышками, дети, которых отцы держали на плечах, чтобы они могли на меня взглянуть. В конце концов, я не привык к такой популярности и был искренне рад, когда поезд запыхтел прочь со станции.

Но даже когда мы ехали на юг через Грац и Марбург, меня не оставили в покое. Когда я двинулся по коридору в скудный военный вагон-ресторан, офицеры теснились, чтобы пожать мне руку, хлопнуть по плечу и пожелать удачи на новом поприще, ведь (как утверждали венские газеты) командование подводной лодкой стало для меня слишком скучным, и я решил вызваться добровольцем в пилоты, "...единственную должность, на которой он вживую сможет показать свою несравненную доблесть на службе императору и отечеству".