Юрий Иваниченко - Разведотряд

– Шлюз! – не оборачиваясь, ответил тот.

Впрочем, тотчас же взревел под пухлым капотом двигатель BMW, зачастил газетным шелестом пропеллер, и гидроплан, разогнав круги крупной ряби, стронулся в сторону выхода из грота. Когда-то вполне естественного, открытого солнцу и морю. Теперь же – освобождавшегося от серо-зелёных бутафорских скал, уходящих под воду.

До солнечного сияния открытой морской поверхности оставался десяток-полтора метров, когда из воды вырвалась бронзовая фигура пловца, двумя руками схватившегося за стальную распорку, как за цирковую трапецию…

– Адмирал, говоришь? – провёл Новик взглядом округлое хвостовое оперение лёгкого «Арадо», со свастикой на камуфляжных пятнах. – Жаль, уйдёт…

– Не пыли… – лениво поскрёб мокрую бороду Войткевич. – Куда он, на хрен, денется?

И в ответ на немой вопрос Новика, морщась, вынул из-за голенища сапога знакомый Саше портсигар и показал маленький коричневый свёрточек: «Den thermischen Zünder – Термические запалы».

– Сколько купал сегодня, а ни хрена! – горделиво подбросил свёрток на ладони Войткевич. – Загорелся…

– И чего ж ты им поджёг? – с сомнением поинтересовался Новик.

– Да как всегда… – пожал плечами Яков и приложил свободную ладонь к глазам козырьком. – Горловину бензобака. Три минуты откусил, две уже, наверное, прошли…

Вспышка бело-золотистого пламени на долю секунды опередила гром, пронёсшийся над морем. Кувыркаясь и разматывая за собой, как белую косу каната, дымный шлейф, гидроплан рухнул в море, подняв голубоватый столб воды и раскатив вместе со штормовой рябью во все стороны клубы пара.

– Ну, вот! – подмигнул Новику Яков. – Рождённый плавать летать не может… Подвези меня до берега, старший лейтенант, и убирайся, пока немцы тут под каждый камень не заглянули.

– Не понял? – нахмурился Новик, тем не менее, выворачивая в сторону Партенита. – А ты?

– Подберу Антошку Каверзева и обратно в лес.

– Я с вами, мало ли что…

– «Мало ли что» будет, если никто не доложит в разведштабе об итогах операции, – вздохнул Войткевич. – Возвращайся, Саша… – впервые обратился он к Новику по имени, без иронических выкрутас. – И, поверь мне, я тебе не завидую: пока отгавкаешься, пока пацанку выручишь… Да и себе тоже. Мне «Красная Звезда» прямо в дверях Особого отдела не светит. Пока там разберутся, что и почём, таким орденом украсят, что…

Яков Осипович не договорил.

Тяжко громыхнуло, и ещё, и ещё раз, во чреве горы.

В нескольких местах на чудовищной горбатой спине, там, где торчали тетраэдры вентиляции, в ясное небо взметнулись огненные столбы. Мгновением спустя пламя вырвалось и из щели входа в подземелье – будто сказочный Медведь ожил и дохнул пламенем. Затем – сизо-чёрным дымом.

А еще несколькими бесконечными секундами спустя, секундами, наполненными отголосками подземного грома, тысячетонная скала, самый «лоб» Медведя, откололась, соскользнула и просела, навсегда закупоривая вход в то, что ещё оставалось от подземелья…

Старший сержант Антон Каверзев дождался-таки латунно-солнечной вспышки с пряжки ремня Войткевича, и вместе они ушли в лес.

В следующий раз своим появлением Яков Войткевич озадачил Особый отдел подвижной группы Крымского фронта уже в апреле 44-го. Но к тому времени Яков Иосифович носил на груди орден Красного Знамени, коим был награждён по представлению Центрального штаба партизанского движения, за подписью самого Старикова. Обошлось без выяснений. Принял батальон – и вперёд, через Ялту на Севастополь. Иностранный отдел НКГБ так до конца войны, до хлопотливого комендантства гвардии майора в Венгрии, его и не спохватился. Скорее всего к счастью…

Старшего лейтенанта Александра Новика подобрал с «сухого», без капли горючего, бронекатера наш сторожевик в полусотне миль от Кавказского берега.

К 44-му майор Новик возглавил оперативный отдел разведштаба КЧФ, но, поскольку предпочитал действительно оперативную работу штабной, в очередной раз ввязался в рисковую операцию и в декабре того же года был комиссован по ранению. Он вернулся в Симферополь, к Насте…

Корветтен-капитан Гельмут Розенфельд получил долгожданное звание адмирала, но посмертно…

Капитан Мауро Вальди, в отличие от графа Альдо Ленцо и коммодора князя Боргезе, после войны не стал писать мемуары. Но за бокалом кьянти бывало вспоминал, как своевременным манёвром сберёг пару-тройку жизней своих моряков.