Лариса Шубникова - Огневица

– Нет, Богша, – сказала жёстко Медвяна. – Уж слишком далеко от Военега

– Опять ты? Да где это видано, чтобы девка сопливая взялась мстить родовитому, а? Сколь раз уж говорил тебе – брось, забудь! Смерть на себя накличешь. И мы обое с тобой пропадем.

– Я не держу, дядька Богша. Иди, куда глаза смотрят. Деньгой не обижу, – сказать-то сказала, но сердце ёкнуло.

Как без мужика? Если б не Богша, они бы с Вейкой погибли: либо от мороза, либо от голода.

– Тьфу. Какая деньга? За тебя боюсь. Отец твой велел следить да беречь, – Богша головой поник.

Жесткие черные с проседью волосы упали на высокий лоб, плечи широченные согнулись, будто ноша на них неподъемная легла. Глаза карие с медовым ободком погасли, замутились горем.

– Дяденька, я зарок дала. Не отступлю. С тобой ли, без тебя ли, все равно помщу. Слово мое крепкое, – Медвяна выпрямилась, блеснула яркими глазами. – Никто меня с пути того не своротит. И все на том.

Кривой ничего не ответил на такие слова, огрел тяжелым взглядом, головой качнул. А вот Вейка сказала, тем и удивила Медвяну и дядьку.

– Я с тобой. Сдохну, но сквитаюсь со всеми. Каждого найду. И прятаться надобно не в городище, а под самым носом у Военега. Чем ближе, тем лучше, – сказала и снова отвернулась, принялась в оконце смотреть.

Богша перевел взгляд с Вейки на Медвяну, снова покачал головой, будто удивляясь чему-то.

– Стало быть, планида. Второго дня ехал мимо веси Сокуров. Встретил мужика одного, так он сказал – перемерли все. Лихоманка чудная одолела. А Нельга Сокур вроде как, утекла. Мать ее к родне спровадила.

– И что, Богша, что? – Медвяна давно знала дядьку, понимала, что не просто так взялся он рассказывать страшное.

– А то, Медвяна. Недалеко Нельга-то утекла. Нашел ее и девку-челядинку ейную. Обе мертвые давно в овражке лежат. Волки обглодать успели. А грамотки-то при них.

С теми словами достал из-за пазухи два бер ё сты – Нельги, рода Сокур и челадинки ее Новицы, родства не помнящей.

– Дядька, так Сокуры-то Военегу дань платили, а стало быть, не ратились, – Медвяна тряскими руками приняла страшную находку Богши. – И что ж теперь, а? Куда? Прямо к Военегу? Сказать ему, что я Нельга?

– Не примет, – промолвила Вейка тусклым голосом, – пришлых не любит. Про то знаю от знакомицы своей. У Сокуров-то родня есть – Рознег, глава рода Новик. С Военегом не дюже дружен, но и не враг ему. Бают, заезжает к нему Рудный. Куда б побежала обезродевшая девка? К родне, хучь и дальней. Ты теперь – Сокур, значит, ищи защиты у Новиков. Надо же, как совпало. Не иначе Сварог перстом огненным кажет – иди, мол, путь твой мне виден.

Медвянка схватилась на матушкин оберег-огневицу, что не снимала с себя, за ней Богша лоб наморщил, глядя на грамоты с затаенным страхом.

– И чего ждем? – Вейка скинула свою сонную одурь, с лавки поднялась. – Медвянушка, так я начну собирать пожитки. Ты бы перстни свои сняла и спрятала, кольца с косы тоже убери – серебро ведь, не деревяшка. Да и шубейку надо поплоше, эта дюже богатая. Сокуры не Лутаки, им такой деньги, как в твоем роду видать не доводилось.

– Дело говоришь, Вея, – Богша прихлопнул широкой мозолистой ладонью по столу, соглашаясь. – Токмо без деньги мы на новом-то месте набедуемся.

Глянул из-под кустистых бровей на Медвяну, мол, понимаешь ли, о чем я? Она поняла – в схрон надо наведаться.

– Ты, Богша, передохни, поешь да запряги мне Василька, – бровями показала, мол, поняла все.

– Как скажешь, Медвяна, – и поклонился слегка, признавая ее первенство в таких делах: ведь не кто-нибудь, а последняя из Лутаков.

Когда солнце окрасило небо закатным пламенем, а морозец прихватил еще сильнее, Медвяна и Богша неторопливо добрались до кромки леса, там расстались ненадолго.

Отец с детства учил Медвяну по лесу не блуждать, путь находить, тогда же и показал, где припрятаны богатства медовые, Лутаковские. Под обрывом, при сходе к речке Шуйке, неприметная нора. С одной стороны ее скрывал крутой холмик, с другой не пускала сама речка, делая петельку-подковку. Вот в ту нору и сунулась опасливо Медвяна, вошла в пещерку малую и под большим камнем выискала сундук. Смахнула пыль, отомкнула замок, крышку приподняла, а там…

Золотые монетки, серебряные деньг и , собранные в холстинковые мешочки. Не одним годом скоплены – всей жизнью отца. Дорого брал Лутак за свои мёды стоялые, за медовуху легкую. Как делал, чего добавлял бортник в свои настои, никто не знал, кроме Медвяны. Она отцу зарок дала, поклялась на его мече никому и никогда не рассказывать. Бочки с десятилетними медами тут же были прикопаны: большие деньги можно было выручить за них, если отвезти к княжьему двору. На каждом бочонке знак – бочка и копье. Отцовские-то ценились выше иных. А как теперь везти? Лутаков нет, осталась Медвяна, и та уж имя сменить посулилась, чтобы смерти избежать.