Василий Седугин: Князь Кий: Основатель Киева

— А почему у тебя на шее железный обруч? За что-то наказали?

— Это знак раба. На всю жизнь. Посмотри, все носят такие ошейники, кроме детей. Завтра и тебя в такой же закуют.

Слободан приподнялся на нарах, глаза его заблестели:

— Я никому не позволю надеть на себя позорный ошейник раба! Вот увидишь!

— Тогда тебя забьют плетями до смерти. Или снимут с головы скальп и будут водить по баракам для устрашение рабов. А потом отрубят голову и вывесят её на кол для всеобщего обозрения, — бесстрастным голосом сообщил мальчик.

Слободан сник, долго пыхтел себе под нос. Наконец спросил глухим голосом:

— Как хоть тебя зовут?

— Дажаном. А тебя?

Слободан назвался. Спросил:

— А когда будет ужин?

— Кормят на работе. Так что все уже поужинали. Я заболел, мне принесли друзья. Давай поделимся.

Он пошарил под лохмотьями, вытащил кусок хлеба и немного мяса, разделил пополам. Оба стали есть с аппетитом.

— Ну и запах у вас, — поморщился Слободан.

— А что ты хочешь? Две сотни человек. Дети малые какают часто под себя. Есть немощные больные, встать не могут, горшки у них... Да и просто ночью некоторым лень выйти во двор, разный народ живёт. Ничего, поживёшь — привыкнешь. Я уж ничего не чувствую, будто так и надо.

Слободану казалось, что с ним говорит не мальчик, а умудрённый жизнью старичок. Настолько его слова были рассудительны и спокойны, будто говорил он не о своей жизни, а о чём-то постороннем.

— Завтра поведут тебя на работу, — продолжал Дажан после некоторого молчания. — Хорошо бы в нашу мастерскую определили. Мы бы с тобой подружились. Вдвоём веселей.

— А чем ты занимаешься?

— Я, брат, инкрустирую оружие.

— А что это такое?

— Красоту навожу. Дают мне, например, меч. Только что сработанный. Закалённый, отшлифованный. Так себе с виду. А я ему такую красоту придаю! Узоры разные, вензеля. И получается не меч, а загляденье!

— Так всё один и делаешь? — восхитился Слободан.

— Нет, конечно. Я пока в учениках. Мастер мне покажет, как что делать, а я разрисовываю. Говорит, способности у меня к этому делу большие.

Слободан откинулся на спину, стал глядеть в доски нар второго яруса. Перед его глазами встал меч его отца, длинный, почти с его, Слободана, рост, с мощной рукояткой, увенчанной навершием в форме когтей хищной птицы. Рукоятка и лезвие меча были покрыты золотыми вензелями, которыми он часто любовался. Может, их рисовал Дажан? Нет, меч у отца столько времени был, сколько себя помнит Слободан, так что разрисовывал его какой-то другой мастер.

— А как ты к обрам попался? — спросил Дажан.

Слободан поведал свою историю пленения.

— А я совсем по-глупому вляпался, — вздохнул Дажан... — Жил в Полесье. У нас знаешь какие леса и болота! И народ воинственный! Ни один к нам сунуться не решается... А я ещё маленьким был, лет пять-шесть, наверно. Увязался со взрослыми мальчишками по грибы и ягоды, заблудился. Целых пять дней лазал по чащобам. Как назло, ненастная погода стояла, а то я бы по солнышку к селению вышел. А меня совсем в другую сторону леший потащил, к самой границе. Она от нас недалеко проходит. Й нарвался прямо на конный отряд обров. Вот четвёртый год здесь. Мамочка моя, наверно, слезами вся изошлась... Ну да ладно, давай спать, а то завтра рано подымут, с восходом солнца.

— Ты же больной!

— Надсмотрщик приходил, осматривал. Сказал: выздоровел.

— А как ты себя чувствуешь?

— Да вроде полегче. У нас кудесники хорошие, травами исцеляют.

Наутро Слободана разбудил хмурый мужчина, по всем приметам раб, сказал по-славянски:

— Собирайся на работу. Со мной пойдёшь.

Они вышли из барака и направились к ряду приземистых длинных зданий, серых, закопчённых, уныло стоявших друг возле друга. В них втягивались вереницы невыспавшихся, молчаливых людей. Слободан догадался, что это были мастерские, в которых трудились рабы.

Мужчина подвёл его к закопчённому строению с множеством труб, из которых вился дымок. Едва он перешагнул порог, как на него обрушился оглушительный стук молотков, лязг металла, в нос ударил запах калёного железа. Сквозняки гоняли по помещению сухой воздух. Во всю его длину стояли печи, в которых полыхал огонь, возле них суетились полуголые люди, клещами таскали раскалённое железо, клали на наковальни, колотили кувалдами и молотками, сыпались брызги ослепительных искр. Слободан понял, что попал в огромную кузницу.

Мужчина подвёл его к одной из печей, наклонился к пожилому мастеру, сказал ему что-то на ухо, кивнул на Слободана. Тот глянул на мальчика, губы его зашевелились, видно, спрашивал что-то про него. Затем он поманил его пальцем, указал место у печи, сунул в руки верёвку и сказал по-славянски: