Виталий Шипаков - Проклятый род. Часть 1. Люди и нелюди

– Ну вот и все, добили меня ляхи, разрази их гром.

В один миг пред мысленным взором есаула пронеслись подземелье, тлеющий фитиль, обрушенный взрывом берег и стоящая возле шляхетских пушек телега с огненным припасом. Сев в седло, он обратился к собратьям:

– Я попытаюсь с небольшим отрядом прорваться сквозь шляхетский строй. Ляхи пушки против нас выкатывают, а при них ведь пороху немеряно, надобно его взорвать. Дело, в общем-то нехитрое, нужно, чтобы хоть один из нас до повозки с зельем огненным добрался и поджег ее, иль из пистоли по ней пальнул. Как порох рванет, так не до вас полякам станет, непременно в смятение придут. Тут уж не зевайте, сразу уходите к броду. К мосту не суйтесь, там сейчас черт знает что творится.

Повернувшись к Новосильцеву, Иван с печальною улыбкой приказал:

– Ну вот, пришел и твой черед, князь Дмитрий, начальство над полком принимать. В помощники Игната вон возьми, он вояка добрый, – Ванька снова усмехнулся, припомнив прозвище сотника, и уже гораздо веселее продолжил, пожимая князю руку на прощание: – Если больше в этой жизни не встретимся, лихом-то меня не поминай, – затем, задорно подмигнув, добавил: – Впредь живи без страха, коли всякой сволочи бояться, так уж лучше вовсе не родиться на белый свет. Никого не бойся, даже своего царя, он всего лишь царь, а не бог.

Попрощавшись с Новосильцевым, Княжич вновь обратился к казакам.

– Приказывать не буду, дело предстоит погибельное, уцелеть возможности почти что нет, а поэтому зову с собой лишь тех, кто за товарищей готов без сожаления голову сложить. Многим рисковать навряд ли стоит. Ежели удача улыбнется, думаю, ватагой сабель в тридцать прорвемся, ну а коль не повезет, так все одно все сгинем, кто чуть раньше, кто малость позже – не велика разница, – закончив свою речь, Иван понесся без оглядки на уже почти сомкнувшийся гусарский строй.

Все бойцы знаменной полусотни, из которых в живых осталось как раз не более душ тридцати, устремились за своим хорунжим, волей воинской судьбы в одночасье ставшим атаманом. Приотстал чуток лишь Ярославец. Одарив Новосильцева небесно-чистым взглядом своих васильковых глаз, Сашка строго заявил:

– Прими-ка, князь, хоругвь цареву, нам теперь она не надобна. Уж не знаю, как в царствие небесное, а на божий суд нас и без нее пустят, – и, нахлестывая Белоногого, устремился за товарищами.

Выстроившийся журавлиным клином знаменный отряд врезался в гусарский полк, когда эскадроны правого и левого крыла не успели еще тесно сомкнуться, а потому, хоть и с изрядными потерями, но прорвался сквозь стальную преграду.

Замойский не велел преследовать казаков, справедливо полагая, что горстка то ли безумцев, то ли редкостных смельчаков, решивших ценою своей жизни сбить его с толку, чтобы задержать атаку, не уйдет от мадьяров Бекеша, и он почти не ошибся. Боевитые венгры, завидев прорвавшуюся сквозь гусар ватажку русской конницы, аж повеселели в предчувствии легкой добычи.

Казак и конь в бою едины. Ванька уберег своего Лебедя, и он вынес есаула из земного ада. Летя на частокол мадьярских пик, Княжич изловчился в последний миг отбить направленное в грудь его любимцу стальное жало. Тот, в свою очередь, спас хозяина от вражьих пуль. Взвившись на дыбы, он так поддал копытами незадачливому пикинеру, что бедолага рухнул замертво на стоявших за его спиной стрелков, сбив прицел почти в упор нацеленных мушкетов.

Продолжая бешеную скачку, Иван оглянулся и похолодел от увиденного. Знаменного отряда, прошедшего с ним ратный путь от родной Донской станицы до этой богом проклятой Западной Двины, не стало. Все бойцы его отборной полусотни были постреляны или вздернуты мадьярами на пики. Уцелели только он да Ярославец. Отчаюга Маленький тоже преодолел стену огня и стали, но при этом белая Сашкина рубашка стала красной от крови. Проскакав с полсотни саженей, казачонок завалился набок и рухнул с седла.

Самым прозорливым из шляхетских командиров оказался иноземец немчин, который начальствовал над пушкарями. Завидев несущихся к орудиям двух всадников, он сразу понял, дело здесь нечисто, и велел преградить им путь. Из своих пятидесяти лет наемник боле тридцати провел на службе у разных царей да королей, всякого народу повидал, а потому сразу же признал в Княжиче и Ярославце казаков. Впрочем, толком разглядел он лишь Ивана. Завидев, что пушкарская прислуга бросилась им наперерез, Ярославец свернул в сторону и скрылся в неглубоком, густо заросшем травой овражке.