Виктория и Сергей Журавлевы - Воролов

Азаревич в задумчивости шел по улицам оживающего после ночного сна города. Он ненавидел Мышецкого, ненавидел себя за эту глупую и совершенно несвоевременно выказанную готовность отправиться на поиски неизвестно кого и неизвестно чего, но еще более тупую и усталую ненависть он питал к незнакомому усатому шатену среднего роста в военной форме, который наверняка сейчас с каждой минутой все больше удалялся от Москвы.

Поезд прибывал в Ковров в четыре часа утра. Состав, постукивая колесами на стыках и поскрипывая рессорами на стрелках, неторопливо подваливал к двухэтажному бело-салатовому зданию вокзала, одиноко сиявшему огнями среди пустырей, приземистых пакгаузов и частокола из телеграфных столбов и чахлых сосен.

В купе было холодно и сыро: на ковре под залитым струями дождя окном уже натекла изрядная лужа. Однако покидать свое место одинокому пассажиру сейчас все же очень не хотелось – на улице было и того хуже. Антрепренер Московского Императорского театра Аполлон Григорьевич Анненский вздохнул, нацепил на нос круглые золотые очки, закутался поплотнее в светло-коричневое клетчатое пальто, натянул на лысину шляпу и подхватил свой саквояж. С трудом протиснувшись через узкую дверь, он вышел в коридор и зашагал к выходу.

Большой чернильного цвета зонт не спасал своего грузного владельца от косого дождя. Заливаемый холодными струями, Аполлон Григорьевич минуту-другую постоял на безлюдной платформе, растерянно озираясь по сторонам. Потом он прошел сквозь сонное здание вокзала и вышел на пустую привокзальную площадь.

Через пару минут из водной пелены послышался цокот копыт, а затем из туманной низины к вокзалу выкатился экипаж.

Дверь открылась. С подножки соскочил человек в широком плаще с тростью в руках и направился к Анненскому.

Тот поспешил навстречу:

– Петр Александрович Азаревич?

– Приветствую вас, Аполлон Григорьевич! – незнакомец чуть поклонился, приложив пальцы к фуражке, а затем жестом пригласил Анненского в карету.

Тот поспешил в укрытие.

Экипаж закачался на ухабах размытой осенними дождями дороги.

– Вам так точно меня описали? – спросил антрепренер, проваливаясь в мягкое сиденье.

Азаревич кивнул, расстегивая мокрый плащ, под которым теперь можно было разглядеть военный мундир:

– Благодарю вас, что вы откликнулись на просьбу прокурора Мышецкого. Итак, ближе к делу! Аполлон Григорьевич, насколько я знаю, вы – один из тех немногих людей, кто видел поклонника госпожи Лозинской.

– Да… Я видел его несколько раз, мельком, но, думаю, что смогу его узнать. Я постараюсь! Ради Зиночки… – Анненский протирал платком мокрые от дождя очки.

– Прекрасно! В ту ночь из Москвы через заставы выехали трое обер-офицеров, и одного из них мы выследили здесь.

Азаревич взглянул в окно и дважды стукнул концом трости в потолок кареты.

Экипаж остановился.

– Наш поручик неплохо провел время в местном борделе, – сыщик усмехнулся, – и по стечению обстоятельств он сейчас все еще там. После нашего с околоточным визита в это заведение его хозяйка так разнервничалась, что по ошибке дала заезжему гостю бокал с успокоительным, приготовленным для себя. Такое порой случается, – он пожал плечами. – Так что вам остается только взглянуть на спящего и опознать его.

– Конечно, конечно… – Анненский нерешительно кивнул. – Вот только спящим-то я его не видел. Вдруг обознаюсь? Да и близорукость моя… Ах, только ради Зиночки!

Азаревич смерил его взглядом и вышел под дождь. Антрепренер с трудом поднялся с теплого места и последовал за своим провожатым.

Они стояли перед двухэтажным зданием, над входом в которое висела изящная вывеска. Сквозь снова моментально залитые линзы очков Анненский сумел разобрать витиеватую надпись: «Шляпная мастерская госпожи Шульке».

Дверь была не заперта.

Антрепренер озирался по сторонам: они, похоже, действительно попали в шляпную мастерскую. В витрине на черных болванках пестрели элегантные и, без сомнения, дорогие шляпки. На длинных полках вдоль стены стояли большие бобины цветных лент и кружев, а из цветных коробок, украшенных звездами из золоченой бумаги, торчали большие разноцветные перья.

В комнате их никто не встретил, однако, несмотря на ранний час, в доме явно не спали. Где-то слышались голоса, возня, скрип, стук и звон – то ли чашек, то ли бокалов.

– Аполлон Григорьевич, пожалуйста, поторопитесь, – услышал он голос Азаревича. Тот уже пересек мастерскую и открыл небольшую дверку в глубине комнаты.