Виктория и Сергей Журавлевы - Воролов

– Но я никогда не занимался расследованиями! Это никаким образом не входило в круг моих обязанностей. Мое дело – сыск: выследить, изловить и передать преступника в ваши руки. Я решительно не понимаю потребности в моем присутствии здесь! Платок с хлороформом в руке, аккуратно открытая баночка со снотворным на столике… Похоже, девица лишь решила крепко-накрепко заснуть, а уж отчего, я судить не возьмусь.

– Петр Александрович, скажу честно: ваша манера работы и ее результаты меня всегда восхищали и поражали. Теперь же позвольте и мне попытаться удивить вас. Думаю, – Мышецкий повысил голос, – господа следователи закончат осмотр места происшествия и представят мне отчет к полудню. А вас, – он снова обратился к Азаревичу, – я приглашаю спуститься вниз, в ресторацию, и позавтракать со мной. Надеюсь, вы, отдалившись от дел, еще не теряете напрочь аппетит при виде усопших?..

…Обслужили их быстро. Расторопный половой в косоворотке подал на стол яичницу, нарезанную толстыми ломтями колбасу и горячий чай.

– Послушайте, Петр Александрович, – спросил прокурор, беззвучно помешивая ложкой в стакане сахар, – отчего вы оставили службу? Тридцать пять лет – возраст расцвета для мужчины, пора усердной работы и деятельного продвижения по службе! Да и столь искусных филеров, как вы, в нашем ведомстве никогда не обделяли жалованьем и наградами!

Азаревич поморщился:

– Нет, благодарю! Эти названия оставьте мальчикам с бомбами! Филеры – это агенты наружного наблюдения. Оттого, что им часто поручают слежку за излишне ретивыми фрондерами, их имя уже склоняют на все лады. А я в политику не лезу. Я лишь выслеживаю преступника и беру его. Таких у нас в Сибири часто называют вороловами или, если угодно, охотниками.

– Охотниками? Очень интересно!

– Да, охотниками. Охотниками за головами. Но здесь, в Москве, я и слово «агент» перевариваю с большим трудом. Благо, это все уже в прошлом…

– А у меня, Петр Александрович, – вздохнул Мышецкий, – в самом что ни на есть настоящем! Однако к чему же это я? Взгляните-ка! Это, на мой взгляд, до крайности занимательно!

Он, отодвинув в сторону тарелку Азаревича, вынул из кармана кителя свернутый фунтиком лист, аккуратно его развернул и положил перед собеседником. На листе лежали несколько бумажных клочков и записка, нацарапанная на осьмушке тонкой голубоватой писчей бумаги.

– Предсмертное послание? – без удивления спросил бывший сыщик.

– Да. Ознакомьтесь!

Почерк был неразборчив: видимо, рука девушки сильно дрожала. Но Азаревич все же сумел прочитать:

«Это высшая справедливость. Так должно случиться. Иначе быть не может».

– Лаконично! Уходит из жизни, никого не обвиняет. Вы находите в этой записке что-то странное?

– Отнюдь! Записка действительно малопримечательная. Но вот эти клочки – совсем другое дело!

– Неудачная проба пера?

– Не совсем.

Мышецкий бережно развернул смятые кусочки и выложил их на скатерти, как мозаику, старательно подбирая каждому фрагменту свое место.

– Вот так, – удовлетворенно протянул он, когда обрывки сложились в лист бумаги правильной формы. – Сможете это прочесть?

Измятые и порванные клочки составляли записку, написанную тем же дрожащим неразборчивым почерком:

«Этот человек не даст мне уйти живой. Смерть эта не по моей воле. Боже, не оставь меня».

Азаревич вопросительно взглянул на прокурора:

– Значит, с нею рядом был кто-то еще?

– Похоже, что так.

– Вы хотите сказать, что ее убили?

– Скорее, убедили.

– В чем?

– В решении покинуть этот бренный мир и уйти в царство вечного сна, подобно сказочной принцессе, которую этой несчастной предстояло сыграть нынче же вечером.

– Смело! Вы намекаете на доведение до самоубийства?

Мышецкий аккуратно свернул бумажные обрывки и снова спрятал их в карман:

– Находчиво, не правда ли? Я нечасто сталкиваюсь с подобным. Зверь – это всегда зверь, добыча – всегда всего лишь добыча. А тут дичь взяла да и показала зубы. И актриса, наверное, была неплохая: догадаться не сразу писать то, что требует душегуб, разыграть сцену с разрыванием неудавшейся записки, да так, чтобы он ничего не заподозрил… Эти клочки я намерен сберечь для суда.

– Подозреваемые имеются?

– Вы, кажется, переменили свое мнение? После того, как четверть часа назад спокойно говорили мне о том, что это обычное самоубийство, каких в наш нездоровый век сотни за год…

– Но с запиской все уже выглядит несколько иначе, не так ли?