Джон Биггинс - Австрийский моряк

Я подтвердил — да, видел, и в конце концов согласился передать U26 и южно-славянских членов экипажа в количестве шести человек в обмен на подписанную капитаном расписку, нацарапанную на обороте бланка увольнительной. Пока мы шли к лодке, Броквиц, он же Брковец, сообщил, что приказ адмирала Хорти о роспуске императорского и королевского флота издан 31 октября, но достиг Каттаро только два дня назад. Экипажи кораблей могли теперь сойти на берег в Зеленике, чтобы добраться домой, как получится.

— Между нами, — доверительно сказал он, я посоветовал бы вам и оставшимся членам экипажа убраться отсюда, пока целы. Здесь скоро высадятся французы, а поскольку мы теперь их союзники, то вряд ли сможем их остановить. Если они появятся, то просто захватят весь оставшийся австрийский личный состав в плен.

Я поблагодарил его за совет и поинтересовался, можем ли мы собрать вещи, а также попросил разрешения кратко обратиться к моему бывшему экипажу. Он согласился, и уже спустя четверть часа я стоял на боевой рубке U26 перед моряками, собравшимися на пристани с вещмешками у ног. Нас осталось всего тринадцать — пятерых больных перевели на госпитальный корабль, вместе с Фанштейном, который вызвался остаться и присмотреть за ними. Я намеревался говорить коротко — я никогда не считал себя особо хорошим оратором, да и время поджимало.

— Что ж, — сказал я, — вот всё и закончилось. Мы рисковали жизнью ради старой Австрии, мы проиграли войну, сражаясь за отечество, которое рушилось у нас за спиной. Мы готовы были отдать жизнь, и несколько раз чуть не отдали. Теперь нужно признать поражение. Но никогда не забывайте — мы, моряки одиннадцати наций, жили и сражались бок о бок, и даже состарившись, мы сможем сказать, что сражались вместе на борту лодки за... за общую, единственную родину и друг за друга. Никто и никогда не сможет у нас этого отнять. А теперь идите и начните новую жизнь. Что касается меня — обещаю, что даже если доживу до ста лет, я никогда вас не забуду. Вот и всё, что я хотел вам сказать.

Я повернулся к Григоровичу, стоявшему на боевой рубке позади меня, и к своему удивлению увидел в его глазах слёзы.

— Григорович, спустить флаг.

В действительности спускать флаг не пришлось, просто шток красно-бело-красного флага вынули из гнезда позади боевой рубки. Но когда Григорович схватился за флагшток, с пристани раздался голос:

— Нет, герр командир, не так. Старой Австрии, может, и нет, но флаг все-таки не тряпка для мытья посуды. Надо сделать это как подобает.

Григорович медленно опустил флаг на палубу, а мы в последний раз пропели гимн Австро-Венгерской империи. Я уже тысячи раз слышал прекрасный старый гимн Гайдна, подумалось мне, но никогда он не звучал так трогательно, как тем серым ноябрьским утром на пристани в Дженовиче, в сопровождении аккордеона венгерского цыгана Аттилы Барабаса. Когда прозвучала последняя нота, таухфюрер Невеселый встал по стойке смирно и выкрикнул: «Экипаж, разойтись». Тринадцать бывших членов экипажа обменялись рукопожатиями. Пять минут спустя мы уже спешили по дороге к железнодорожной станции в Зеленике, с вещмешками за спиной.

Путешествие из потерянного прошлого в очень неопределенное будущее было нелегким. Для семерых оставшихся от команды U26 цель состояла в том, чтобы, во-первых, не попасть в плен, а, во-вторых, с честью и аккуратно выбраться из-под руин Габсбургских вооруженных сил. Это может показаться странным. «Почему бы просто не отправиться домой?» — спросите вы. Но ведь мы знали, что война до сих пор продолжается, император до сих пор в Хофбурге, и наша присяга все еще в силе. Соглашение в Дженовиче освободило от обязательств служить Австрии только матросов-славян. И мы — не набранные как попало новобранцы-дезертиры, мы — это то, что осталось от одного из самых успешных австро-венгерских экипажей подводных лодок, и последние защитники флага империи. Нет, нам предстояло добраться до Полы, чтобы получить официальное увольнение со службы, а если не получится там, то придется добираться до самой Вены.

Поезд с вагонами для перевозки скота вечером четвертого ноября покатил от станции Зеленика по узкоколейке к Сараево. Едва ли роскошное размещение, даже для мужчин, привыкших к тесной нищенской жизни на подводной лодке. Старые вагоны скрежетали и тряслись через бесплодные горы Герцеговины, а мы пытались устроиться поудобнее, хотя сесть было негде и постоянно докучали паразиты, кишащие в грязной соломе. Но в одном блохи стали плюсом: они не давали нам спать, и так мы уберегли свое скудное имущество от воровства со стороны других беглецов.