Джон Биггинс - Австрийский моряк

«Всем подводным лодкам: Дураццо оставлен австро-венгерскими войсками третьего октября. Порт больше не используется».

Милая новость: теперь придется идти на тридцать миль дольше вдоль албанского побережья до Сан-Джованни, который пока что предположительно находился у австрийцев. Мы прибыли туда ближе к полудню, но при приближении заметили шапку дыма над горизонтом в северном направлении. Вскоре воздух сотряс мощный грохот тяжелых орудий. Мы ушли на глубину и подползли ближе, чтобы взглянуть, скорее из любопытства. Над горизонтом показались два крупных корабля, затем ещё восемь-девять кораблей поменьше. Два итальянских линкора класса «Регина-Елена», эсминцы и легкие крейсеры обстреливали берег. Мы подготовили торпеды. Осталось всего две, и даже в Хайфе мы каждый день добросовестно проверяли их, вынимая из торпедного аппарата.

Мы незаметно приблизились на две тысячи метров. Сухопутные войска в Сан-Джованни наверняка запомнят тот день, когда орудия линкоров градом осыпали их снарядами. Но мы тоже устроили противнику кое-что запоминающееся: последний сувенир от австро-венгерских Кригсмарине.

Прикрытие из эсминцев было плотным, слишком плотным, чтобы даже думать прорваться сквозь него. Но тут легкий британский крейсер класса «Бирмингем» в хвосте эскадры сделал весьма неосмотрительный маневр: обогнул завесу эсминцев и понесся вдоль нее с внешней стороны, вероятно, пытаясь встать с наветренной стороны от дыма, закрывающего цель.

Расстояние было большим — около тысячи метров, но я дождался подходящего момента и выпустил торпеду, только одну, потому что механизм верхнего торпедного аппарата заклинило, а потом стало уже слишком поздно. Примерно через минуту мы ощутили удар. Столб белой пены взметнулся у кормы крейсера. Вероятно, слишком близко к корме, чтобы потопить его, но, тем не менее, это оказало замечательный эффект на моральный дух врага. Через пять минут обстрел прекратился, и корабли скрылись, поврежденный крейсер зигзагами догонял остальных, как змея с перебитым хребтом. Мы отдали свой долг старой Австрии, даже когда та лежала на смертном одре.

Я отодвинулся от перископа под гул одобрительных голосов, но немедленно подвергся нападкам медсестры Одельги (или уже графини д'Эрменонвиль), которая ворвалась на центральный пост из носовой части, где пыталась помочь команде торпедного отсека. Ее глаза сверкали от гнева.

— Капитан, я настаиваю, чтобы вы догнали этих мерзавцев!

— Но дорогая моя, — возразил я, — они уходят от нас на всех парах. Мы не сможем их догнать, даже если я решу, что оно того стоит.

— Черт. Все вы, мужчины, одинаковые — совершенно бесхребетные. У нас осталась еще одна торпеда, и мы можем потопить еще один корабль.

— Мадам, прошу, держите себя в руках. Этим кораблем командую я, и вы должны полагаться на мои суждения. А кроме того, как мне кажется, вы желаете уничтожить врага куда больше, чем можно было бы ожидать от сестры милосердия.

Она резко пихнула меня локтем, схватилась за ручки перископа и заглянула в окуляр.

— Полная чушь! К черту сестер милосердия, эти животные убили бы моего мужа, дай им хоть малейший шанс!

Чтобы положить конец этой неловкой сцене, пришлось вызвать моего помощника. Когда он уводил ее, его лицо приобрело цвет спелой сливы, я сообщил ему свою точку зрения.

— ...И если вы не можете держать ее в узде, — сказал я под конец, — не стоило жениться на ней при первой же возможности.

Мы достигли Бокке вечером четвертого октября, топливо заканчивалось, и барахлил левый дизель. Граф и графиня д'Эрменонвиль отбыли в запоздалый медовый месяц в пансион «Цур пост» около Баосича, а меня вызвали к адмиралу и поздравили с бегством из Хайфы, а также с тем, как мы отразили атаку врагов на Сан-Джованни ди Медуа. Говорили о присвоении мне баронского титула и повышении на два ранга, до фрегаттенкапитана. Я чувствовал, однако, что милость империи теперь, вероятно, будет чеком разорившегося банка. Едва ли нужно быть ясновидящим, чтобы понять - дело движется к концу.

Ожидание, ожидание и неопределённость. Странное это было время — последние недели тысячелетней Австрии. Похоже на ожидание за дверью комнаты старого умирающего родственника. А может, скорее даже на ожидание в камере смертников, когда барабанишь по столу пальцами, гадая, не опоздал ли палач на свой поезд.